/
/
Исламский культурный центр во Львове ‒ единственный центр крымских татар в Западной Украине. В просторной мечети, разукрашенной азербайджанским художником, мебели нет, ‒ разве только шкаф с Коранами в разных стилях. Это ‒ священная книга для всех мусульман. Настолько важная, что именно Коран крымские татары спасали в самые сложные моменты.
Одна из книг рассказывает историю семьи и народа, коренным образом изменившуюся в ночь на 18 мая 1944 года, когда советская власть начала депортацию крымских татар с полуострова. За три дня с полуострова вывезли всех крымских татар ‒ более чем 420 тысяч человек, почти половина из них погибла во время депортации или в первые годы в спецпоселениях.
Диляра и Амет преподают крымскотатарский язык и историю детям в Исламском центре. Их 150-летний Коран преодолел весь путь, который пришлось пройти их семьям, ‒ от богатой жизни в Крыму, через товарные вагоны депортации, Урал, Центральную Азию, дорогу в Крым и, наконец, очередное вынужденное прощание с землей предков семь лет назад.
Светловолосая, зеленоглазая Сапие ‒ так ее называли степные крымские татары, всегда заменяя «ф» на «п».
Она родилась в 1915 году в богатой семье вблизи Феодосии. Жили в селе в просторном доме с высокими потолками и лепниной, имели придорожный отель ближе к городу. У Сапие было три сестры, она учила крымскотатарские песни и читала мамин Коран. Это было каноническое издание ‒ Казань, 1876 год. Запах сухой травы, синяя плотная обложка, цветы на страницах между сур.
Сапие собиралась забрать Коран себе, когда поженится с любимым ‒ таким же семнадцатилетним парнем, чьи богатые родители жили рядом. Одела бы высокую феску ‒ головной убор с драгоценными монетами ‒ и жила бы в доме возле Феодосии, обучая детей и внуков читать по Корану, чтобы передать книгу дочери во время уже ее свадьбы.
Если бы в Крым не пришла советская власть.
Теперь Сапие запрещали читать днем ‒ а ночью завешивали окна плотной тканью и читали при свече, чтобы не увидели партийцы. Нет Бога ‒ не должно быть и Корана.
Семья размышляла о побеге в Турцию, куда уже выезжали крымские татары. Но отец решил, что своей земли не покинет. Через несколько дней, или недель, или месяцев ‒ этого уже никто не узнает ‒ большевики убили и его, и жену. Дочери выжили: две сбежали к родственникам, а вспыльчивую Сапие, вероятно, сгоряча что-то сказавшую, отправили в тюрьму в Архангельск. Почему ‒ она никогда так и не расскажет.
В Архангельске Сапие вместе с двумя крымскими татарками носила камни для строительства. Еда была скудная, работа тяжелая, русский язык ‒ чужой, а ей ‒ 17, а в Крыму жених. Сапие уговорила надзирателя ее отпустить. И уже через несколько месяцев с теми же заключенными подругами прибыла в Крым. Как ‒ тоже навсегда загадка.
Не было ни дома, ни родителей, ни любимого, поэтому Сапие поселилась у дальней родственницы. Кормить девушку было нечем, прятать опасно. Поэтому ей отдали Коран, который чудом спасли, феску, которую она так и не одела, и поспешно выдали замуж за бедняка Саида, старшего на 10 с лишним лет. Лишь бы стереть прошлое богатой беглянки.
Началась война, и Саида забрали на фронт в Красную армию. Сапие была дома одна с четырьмя детьми, когда посреди ночи в дверь стукнул кулак солдата с красной звездой на форме. Она никогда так и не расскажет, как впопыхах собиралась неизвестно куда, ‒ за отведенные 15 минут успела взять Коран, феску и немного еды. Самому младшему Юсуфу было 40 дней, когда их выгнали под крики и угрозы на непонятном русском языке.
Товарные вагоны везли измученных, голодных и грязных за Урал. Дочь Сапие в дороге умерла от дифтерии ‒ ее трехлетнее тело на ходу выбросили в степь. А Юсуф выжил ‒ из-за милого детского личика чуть ли не все в вагоне хотели накормить его смоченным в воде хлебом.
На Урале жили в бараке, разделенном ширмами. Валили лес. Света в бараке не было, выходить на улицу вечером запрещали, поэтому при тусклом свете свечей женщины лузали семечки и пели народные песни. Сапие по одной срезала золотые монеты со свадебной фески и выменивала на молоко. Но спустя годы она скажет, что не драгоценный металл помог ей выжить, а вера.
Дилявер родился на южном берегу Крыма. Родители владели табачной плантацией и просторным двухэтажным особняком. В 1944 году Диляверу, «врагу народа», было пять лет. Отец Мустафа был на фронте, когда люди в такой же форме, в которой тот воевал, посреди ночи посадили его семью в товарные вагоны, а их жилище превратили в дом пионеров.
Из поезда на Урале Дилявер вышел в брезентовых сандалиях ‒ это все, что имел. Мама обменивала золотые монеты со своей свадебной фески на еду, а он промерзал до костей, выкапывая заледеневшую траву из-под снега.
Через год Мустафе, отцу Дилявера, сказали: «Не едь в Крым, там твоих нет». Мужчина не рискнул, и не зря ‒ солдат, пробравшихся на полуостров, расстреливали.
Мустафа только знал, что всех увезли за Урал. Когда же он туда добрался, семьи там уже не было ‒ после смерти Сталина в 1953 году им разрешили переехать в теплую Центральную Азию. Мустафа нашел их уже там в узбекистанском городке Чинабад. И через несколько лет, так никому и не рассказав, что пережил в поисках, умер.
Так же, как и Мустафа, Саид тоже нашел Сапие и детей. И так же молчал, когда разговор заходил о тех временах. Они перебрались в Таджикистан, в город Чкаловск. Уже не были врагами народа, но вернуться в Крым не могли.
Сапие никогда не утверджала, что любит Саида, но и не отрицала ‒ вероятно, из-за благодарности. А он ее обожал. Поэтому, когда жена захотела построить дом, как родительский, потерянный в Крыму, возражений не было. Она сама все спроектировала ‒ семь комнат, два входа, высокие потолки, такая же лепнина.
Сапие ежедневно совершала намаз, чтобы там не было. Она прочитала весь Коран от первой до последней суры ‒ и это сделало его святым. Ее звали на все похороны, куда она ходила с внучкой Дилярой, и вместе с другими женщинами читала молитвы.
Уже после смерти Саида и незадолго до своей Сапие на похоронах встретила того самого парня, с которым должна была пожениться в Крыму. Тоже депортированный в Центральную Азию, он уже имел семью, внуков. В тот день, прочитав все молитвы, они сидели на скамейке и не могли наговориться, насмотреться друг на друга. Он тоже из степных крымских татар, смотрел на нее голубыми глазами, так же, как и в 17. Диляра, украдкой подглядывая за бабушкой, не запомнила ничего, кроме того взгляда ‒ он смотрел на нее так, будто смотрит на мечту о прекрасной жизни, которую так и не удалось воплотить. Это была их единственная встреча.
Сапие, хоть и не по своей воле стала женой Саида, детям выбирать самостоятельно не позволила. Юсуф, мальчик, сорокадневным переживший депортацию, вырос с большой мечтой ‒ стать футболистом. И Сапие, и Саид воспринимали это как забаву, пока он не начал играть в высшей лиге. Он влюбился в дочь русского генерала, но ни его, ни ее родители на брак не согласились. Генерал не мог позволить дочери выйти за «врага народа». А Сапие ни за что не согласилась бы на брак сына с дочерью советского военного.
Любимая отказалась бежать, и это сломало Юсуфа. Он всегда добрый и щедрый на подарки, решил, что будет всю жизнь отшельником. В конце концов бросил футбол, переехал к матери в Таджикистан, в тот самый «крымский» дом, и начал пить. Сапие жалела, что сломала его жизнь, но уже ничего нельзя было изменить.
Поэтому взялась устраивать личную жизнь дочери Гульнары ‒ по тогдашним меркам, она уже засиделась в девках. Поэтому Сапие нашла в Узбекистане старую знакомую, с которой вместе скрывалась у тети после побега из тюрьмы. Оказалось, у нее есть сын Нариман того же возраста ‒ не слишком долго раздумывая, они поженили своих детей.
Гульнара перебралась в дом мужа в Намангане. Но совместная жизнь не сложилась ‒ тот оказался агрессивным тираном, и через три года она с дочерью Дилярой сбежала. Девочка скучала за папой, поэтому очень обрадовалась, когда он привез фломастеры и альбом ‒ и так же радостно поехала с ним. Так Нариман похитил Диляру. Гульнара сначала бросилась спасать дочь, но потом, по совету мамы и брата, таки осталась с мужем. Теперь с ними жила и его мать Зульфие ‒ сдерживала нрав сына и защищала невестку. Впоследствии у них родился сын.
Но как только она умерла через три года, Наримана уже некому было остановить. Когда он впервые ударил Гульнару, она позвонила Сапие ‒ что делать? У крымских татар не принято разводиться, это большой позор для женщины, но Сапие сказала бежать.
Поселились в ее «крымском» доме ‒ Сапие, одинокий Юсуф, Гульнара с Дилярой и Рефатом. Юсуф пытался заменить детям отца ‒ играл с ними, учил закаляться ледяной водой из арыка, гулял возле хлопкового поля в центре города.
Сапие учила Диляру шить, вышивать ‒ отказалась только научить читать Коран. Крымскотатарского языка девочка не знала, ведь в семье говорили на русском. Язык остался в товарных вагонах в 1944 году ‒ крымские татары говорили на разных диалектах, а за Уралом и в Центральной Азии говорили на русском. Пришлось его изучить, чтобы объясняться между собой и с местными.
Но дети об этом не знали. В школе они слушали о Ленине и дружбе народов, заучивали советские песни и совсем ничего не учили о депортации. Диляра только и знала, что хантарма (бабушка) ненавидит русских, а родина их в Крыму. А почему так ‒ не объясняли. Поэтому едва ли не самым большим детским удивлением для Диляры стало посвящение в октябрята:
‒ Хантарма! ‒ прибежала она радостная домой. ‒ Я теперь буду октябренком! Ты знаешь, какой хороший Ленин?!
‒ Сволочь, ‒ только и бросила Сапие. ‒ У меня вся жизнь из-за него наизнанку.
Через несколько лет Гульнара с детьми вернулась в Наманган, где жила ее сестра. Сапие осталась в большом доме сама с Юсуфом.
Амет вырос в Намангане. Так, же, как и Диляра, он верил в коммунизм, вождя и пытался стать хорошим пионером. Так же, как и Диляру, его не приняли в пионеры в первую волну, потому что подрался с одноклассником. И так же из-за этого расстраивался, потому что всегда хотел быть первым, лучшим пионером, лучшим комсомольцем.
Но Амет, сколько себя помнит, знал о депортации.
«Наша земля ‒ Крым, ‒ всегда будто намеком говорили старшие. ‒ Мы обязательно туда вернемся». Но ни слова больше, потому что страх заставлял молчать.
И Амет, никогда не знавший Крыма, представлял его разве что по рассказам землей сладкого инжира, красивого моря и высоких гор, где даже дышалось бы иначе.
Сама мысль о крымском татарине, который едет на полуостров, казалась абсурдом. Поэтому когда в 1984 году десятилетнего Амета пригласили в крымский лагерь «Артек», семья не могла поверить. Дилявер, работая на заводе, получал 140 рублей в месяц, а предложенная школой путевка стоила 250, но деньги раздобыли быстро ‒ лишь бы крымский татарин поехал в Крым.
‒ Не верю, не верю, ‒ все повторял он, пока Амета с другими детьми не повезли в Ташкент, где в очередной раз объясняли, как должен вести себя советский пионер из Узбекистана.
Амет провел в «Артеке» месяц. Купался в море, ездил в Севастополь, ел кисловатый инжир и пытался представить Крым таким, как о нем говорили старшие ‒ с ароматными кипарисами вместо флагштоков с советскими флагами, с мечетями вместо военной техники, с песнями на непонятном крымскотатарском вместо пионерских маршей.
Однажды утром Амета позвал вожатый:
‒ Твой отец приехал! ‒ мальчик не мог поверить, что его пустили в Крым, он бросился ко входу.
Но его ждал не папа, а дядя Руслан ‒ он давно переехал в Киевскую область, и как только узнал, что Амет в Крыму, поехал к нему. И теперь они стояли напротив, смотрели друг на друга и плакали. Амет в форме своего отряда, с обязательным красным галстуком на шее, который так ненавидели три последних поколения крымских татар.
Когда мальчик вернулся домой, все плакали. Он дарил раковины родным и одноклассникам, рассказывал о том, как хорошо на полуострове.
‒ Бала (дитя), ‒ говорили родители, ‒ запиши все, что там увидел, чтобы никогда не забывать.
В толстую белую тетрадь с красным заголовком «Артек» Амет написал о дяде Руслане, о Севастополе, об играх и кострах, тексты песен и лозунгов. Никто не говорил вслух, но все боялись, что это будут единственные воспоминания семьи из Крыма.
Но через 5 лет первым крымским татарам разрешили вернуться домой.
Когда в 1991 году распался Советский Союз, русские, когда-то занимавшие руководящие должности, стали нежеланными в Узбекистане. Этнические узбеки и узбечки брали власть в свои руки ‒ на предприятиях, в университетах, в детских садах. Крымских татар, также мусульман, врагами не считали, но и не воспримали как равных себе. Но гораздо важнее было то, что дорога в Крым теперь была открыта ‒ семьи бросали обжитые квартиры, работу, учебу и ехали на полуостров, который никогда не видели, чтобы начинать с нуля в бедных сельских домах среди степи и гор.
Диляра с Аметом уже были женаты, через несколько лет родился Мустафа. Они не спешили в Крым ‒ сковывал страх и родители, не решавшиеся покинуть стабильную жизнь в Узбекистане. Первым на переезд решился Юсуф, дядя Диляры. Сапие умерла в 1995 году, и в большом «крымском» доме мужчина остался один. Вся семья была в Узбекистане, а он ‒ в Таджикистане. В 1991 году в стране началась гражданская война, через несколько лет закрыли границу и Юсуф оказался в ловушке.
Однажды он позвонил Гульнаре и сказал по крымскотатарскому обычаю:
‒ Прости, если что-то было не так, ‒ это означало, что он может погибнуть и прощается. ‒ Не ищите меня.
Юсуф, прикованный к дому, не мог уехать из Таджикистана. Хотел продать дом и на полученные деньги улететь в Крым, но чем дальше, тем чаще в помещения, выставленные на продажу, врывались вооруженные люди, выгоняли владельцев без гроша, а то и просто расстреливали. Но выбора не было ‒ Юсуф таки дал объявление о доме.
Однажды в дверь постучал молодой человек с автоматом. Мол, сейчас денег у меня нет, но дом куплю. Деваться некуда ‒ Юсуф перебрался в летнюю кухню, чтобы дождаться оплаты. На следующий день мужчина приехал с бульдозерами ‒ сносить дом. Юсуф не мог поверить ‒ на его глазах стены, выстроенные родителями в память о потерянном Крыме, рассыпались в щепки и пыль.
Дни проходили одинаково ‒ приходил новый владелец участка, что-то осматривал и планировал, повесив автомат через плечо, а Юсуф лежал на диване в тесной холодной комнате и смотрел в потолок. В конце концов не выдержал и пошел к нему сам:
‒ Слушай, ну убей уже меня! Я устал, я один, нет ни денег, ни работы! Убей уже, чтобы я здесь не мучился!
‒ Ладно, дедуля, будут твои деньги! ‒ рассмеялся бородач.
В тот же день Юсуф получил 2000 долларов. Ночью, готовясь к последнему сну в летней кухне, он был уверен, что не проснется. Но утро настало. В тот же день Юсуф уехал в Узбекистан.
‒ Когда я устроюсь, я обязательно всех вас заберу в Крым, ‒ говорил он на прощание плачущей Гульнаре, собираясь на самолет в Симферополь.
Последний раз он был в Крыму сорокадневным, но безошибочно знал, куда и за чем возвращается.
Когда Юсуф купил трехкомнатный дом в Бахчисарае, к нему полетели Гульнара с сыном Рефатом. Диляра осталась в Намангане ‒ надо было закончить университет. И Амет, учитель английского языка, получал 10 долларов в месяц ‒ переезжать с такими доходами казалось безумием.
В 2001 году Амет уже четыре года работал учителем английского языка и решил посоревноваться в конкурсе TEA-Exchange ‒ 10 победителей из Узбекистана на 2,5 месяца едут в США. Выбирали среди 3 тысяч учителей и учительниц, и Амет попал в «десятку».
Амет никогда раньше не выезжал за пределы бывшего СССР. Америка казалась воплощением свободы, он не мог ею надышаться. Когда заходил в супермаркет, думал, что попал в будущее. Не верил в то, что мир может быть таким, глядя на Нью-Йорк со смотровой площадки Всемирного торгового центра. Пока коллеги сгребали с полок необычные сладости и покупали подарки домой, цент к центу он откладывал 1200 долларов суточных.
Домой Амет вернулся почти пророком ‒ рассказывал, как живут «там» и обещал, что через 10 лет Узбекистан будет таким же. Но он не хотел наблюдать эти изменения ‒ в США решил, что пора возвращаться в Крым, где, казалось, и дышать свободнее. А через три недели, 11 сентября, мужчина перекапывал короткую грядку, когда Диляра надломленным голосом сказала:
‒ Амет, там теракт.
Амет окаменел. Недавно он был на той же высоте, куда врезались самолеты. «Я побывал рядом со смертью», ‒ повторял он. Эта близость к смерти так поразила, что уже через три недели они с Дилярой за 400 долларов продали двухкомнатную квартиру, подали документы на отказ от гражданства Узбекистана и сели в самолет на Симферополь.
В Крыму не было ничего. Только дом дяди Юсуфа, где в трех комнатах их жило шестеро. Туалет и вода на улице. Вместо стиральной машинки ‒ руки, которые всегда были сухие и красные. Все вещи остались в Намангане. Но Диляра ни минуты не пожалела о переезде. Быт был мелочью по сравнению с тем, что она наконец-то дома.
Целый год Диляра и Амет ждали гражданство Украины. Пока она была дома с маленьким Мустафой, муж устроился учителем английского языка в частный лецей. В последствии мама с Рефатом переехали в Севастополь, Диляра и Амет купили собственный дом, к ним приехали родители Амета, а Юсуф снова остался один. Коран, который побоялись брать с собой в самолет, приехал из Намангана в контейнере ‒ так впервые за более чем полвека у него отсырели страницы. Но книга вернулась домой.
Первым умер Юсуф. Однажды он позвонил Диляре: плохо, сердце. Когда она приехала, только поднял на нее глаза:
‒ Диляра, я уже ухожу... ‒ держался за грудь, а взгляд уже был как у человека, который падает и знает, ухватиться не за что.
Пока ехала «скорая», Диляра успокаивала ‒ говорила, что не может быть инфаркта, он же спортсмен, ему же даже 60 нет.
‒ Знаешь, мне уже ничего не нужно... ‒ будто и не слушал ее Юсуф. ‒ Нет дома, нет машины, ничего. Я уже дома, вы дома... ‒ криво усмехнулся из последних сил: ‒ А я все думал, почему я тогда выжил, в том поезде... Оказывается, чтобы вас вернуть в Крым.
Через три дня он умер.
Еще через год ‒ Дилявер, отец Амета. Он всю жизнь болел ревматизмом из-за тех брезентовых сандалий во время депортации. В Узбекистане перенес два инфаркта, но в нем все время ощущалось беспокойство. И только в Крыму он успокоился ‒ часами сидел за токарным станком, что-то мастерил. Его жизнь, как и жизнь Юсуфа, замедлилась на полуострове ‒ вовсю рвался домой, и теперь, в Бахчисарае, уже не имел к чему бежать.
В Узбекистане Дилявер все время вспоминал крымский инжир, хотя тамошний и был сладким как мед. Десятилетиями ему казалось, что помнит вкус инжира с детства. Приехав в Крым, он в первый же год посадил дерево. Ухаживал, ждал упругие фиолетовые плоды ‒ на самом деле, он ждал их уже 60 лет.
Зимой Дилявер умер ‒ так же стремительно, как и Юсуф. И тем же летом цветы дали завязь, она разрасталась, темнела, в конце концов превратилась в крымский инжир. Три совсем маленькие плода-узелка. Первые после депортации.
‒ Кислый, ‒ говорил Амет, глотая зернистую мякоть и слезы. ‒ И что он в нем нашел?
Но в действительности понимал ‒ в том инжире он нашел дом.
Через несколько лет Амет и Диляра начали работать в школе, где их уважали коллеги, получили новую квартиру, родилась Камила. Диляра обустроила кухню, о которой так мечтала. Каждое лето на велосипедах они ездили по полуострову, ходили в горы и к морю. Напоминали сами себе, что их жизнь ‒ воплощение мечты бабушек, дедушек, родителей. Жили для этой памяти, и наконец, для самих себя. Мысли и желания утихомирились. Одним словом, рай.
Занятые собственными заботами, они не сразу заметили, что в Крыму есть свои проблемы. Мало украинских школ, много этнических русских, военные. Впервые Амет и Диляра ярко увидели это на параде к 9 Мая в Севастополе.
В основной колонне шли военные и ветераны, а за ней ‒ группа гражданских. Они размахивали флагами России, а крупная женщина во главе, выкрикивала: «Крым ‒ Россия! Крым ‒ Россия!». Остальные клоны упорно, хотя и в разнобой, повторяли за ней.
Никто не вмешивался ‒ ни украинские военные, ни тогдашняя милиция, ни толпа зрителей. Растерянный, Амет громким голосом начал перекрикивать: «Крым ‒ Украина!». Возгласы о России на мгновение стихли, женщина прищурившись посмотрела на Амета, колонна возмутительно зашипела, прошла несколько метров вперед и снова взялась за свое. Ее не перебивали.
Единичные случаи больше не привлекали внимание Диляры. Пока в 2010 году перед выборами в Верховную Раду Крыма в школу не пришел агитатор из партии «Русское единство». Посидел в учительской, поиграл на гитаре, рассказал о «России-старшем брате». Учителя смеялись ‒ мол, клоун. Но партия набрала 4% голосов.
Через два года уволили директора единственной украинской школы в Бахчисарае. Еще через два ‒ школа первой в городе вывесила на плацу российский флаг.
До февраля 2014 года никто из знакомых Диляры не говорил о том, что Крым должен стать частью России. Но после митинга 26 февраля, когда под стены Крымского парламента вышли против аннексии полуострова, школа разделилась. Вдруг оказалось, что большинство коллег Амета и Диляры хотят в Россию. Дети удивленно указывали на украинскую символику в кабинетах, висевшую там все время. Старшеклассники разделились на враждебные лагеря.
Мустафа учился в украинской школе, и его учительница языка дружила с Дилярой. Часто она хвасталась, что «бандеровка в четвертом поколении». И в марте она первой среди знакомых купила красно-белый спортивный костюм с надписью «Россия» на пол спины.
После «референдума» 18 марта директор школы, где работали Диляра с Аметом, сняла украинский флаг, но и российский не повесила. Но и без того Диляра будто задыхалась от нашествия триколоров, свисавших из окон больниц и квартир, магазинов и городских туалетов, деревьев и заборов. Автомобили, обвешанные флагами, ездили с громкоговорителями, из которых кричали «Крым ‒ Россия ‒ навсегда!». На улице стало противно ‒ навстречу шли улыбающиеся сумасшедшие, радуясь «возвращению в родную гавань».
К военной части рядом со школой автобусами местного сафари-парка «Тайган» подвозили мужчин с флагами России. Несколько минут они размахивали триколорами, их снимали, а вечером в новостях показывали, как Бахчисарай поддерживает аннексию.
Диляра не успевала за тем, как меняется ее мир. Она легла спать в Украине, а проснулась в России. «Да, Родину не выбирают», ‒ твердила себе. Но желанный Крым превратился в кошмар, полвека назад выгнавший из дома их бабушек.
Но мысли покинуть Крым не было. Некоторые знакомые выехали еще в марте, но Диляра и Амет заканчивали учебный год ‒ должны были выпустить собственные классы и получить аттестат Мустафы. Планировать было страшно, но оба понимали, что в сентябре в школу не вернутся.
‒ Мы уже ничего не сделаем, Амет, ‒ говорила Диляра, ‒ за нас уже все решили.
Впервые заговорили о переезде, когда всех учителей вызвали в школу подписывать согласие прийти на парад в честь 1 Мая. Директор знала, что ни Диляра, ни Амет не согласятся, поэтому потихоньку отвела их в сторону и сказала, что могут не приходить, но говорить об этом не стоит.
В первый день мая Диляра и Амет остались дома, а город превратился в советские декорации ‒ красные шарики, советские и российские флаги, лозунги в громкоговоритель. Рай превращался в душную клетку.
В начале лета Мустафа еще поехал в «Артек», как и планировал до оккупации ‒ ровно через 30 лет после приезда Амета. Только теперь в детском лагере приходилось каждое утро просыпаться под «Крым! Артек! Россия! Вместе навсегда!».
В июне пришли новые учебники по истории для 10 класса. Диляра наугад открыла страницу ‒ «18 марта, День воссоединения Крыма с Россией». Ее будто облили ледяной водой от этих слов. «Всю жизнь в обмане?», ‒ подумалось.
Свободы, за которой они приехали, становилось все меньше и меньше. Диляра и Амет начали выбирать город на материке, искать знакомых. На выходных ездили на велосипедах вблизи Бахчисарая ‒ дальше не рисковали, потому что везде стояла военная техника. Диляра останавливалась у каждого знакового камня, каждого важного для себя дерева и плакала ‒ она прощалась.
В августе оба написали заявления на увольнение ‒ директору сказали, что едут в Казань, а сами взяли билеты на поезд во Львов. В их кабинетах уже висели портреты Путина.
1 сентября, пока бывшие коллеги на праздничной линейке поднимали триколор и слушали гимн России, Амет, Диляра, Мустафа и Камила сели на поезд в Симферополе. Им вслед смотрели обе мамы, так и не решившись покинуть Крым.
На пропускном пункте в Армянске отодвинулись скрипучие двери купе и зашел российский пограничник. Пузатый, с маленькими прищуренными глазками, острым носом и едким голосом:
‒ Документы, ‒ поправил автомат, ‒ угу ... угу ... угу ... Нет. Система не пропускает.
Из-за места рождения ‒ Узбекистан ‒ Мустафу не выпускали. Диляра и Амет попытались объяснить, что сын автоматически является гражданином Украины, как и родители, но пограничник и слышать ничего не хотел.
‒ А как вы докажите, что это ваш сын? Пацан, выходи!
Мустафа будто врос в мягкую полку. На шум прибежал начальник смены.
‒ Ты что, дурак?! ‒ бросил подопечному.
‒ Система не пропускает, ‒ продолжал тот.
Надо было решать ‒ поезд задерживался, Мустафу из Крыма не выпускали.
‒ Амет, езжай с Камилкой, я сама разберусь с документами, ‒ вдруг встала Диляра. Взяла телефон, куртку, Мустафу за руку ‒ и уже через несколько минут они стояли на перроне, глядя на поезд, отправлявшийся во Львов.
«Если бы мы все вышли, уже не выехали бы», ‒ объясняла потом самой себе. Армянск казался ей концом света ‒ вечерело, обещанных пограничниками автобусов не было. Ни вещей, ни кошелька ‒ только телефон и паспорт. Единственный выход ‒ звонить маме.
Пока Диляра колебалась на перроне, ее дальний родственник в Севастополе не находил себе места ‒ только что вернулся из Джанкоя от мамы, а уже тянуло назад. От нечего делать сел в машину и поехал. По дороге ему позвонила перепуганная Гульнара ‒ мол, надо забрать Диляру и Мустафу из Армянска, где ты?
Диляра взяла такси до Джанкоя ‒ деньги, нашла в кармане куртки, на дорогу хватило. И только выйдя вечером из такси и увидев дядю, она расплакалась. Бессильно упала на сиденье авто, а через несколько часов, в 2 ночи, все еще дрожащими руками постучала в дверь свекрови:
‒ Ну вот, мы приехали.
В это время Амет с Камилой уже прибыли во Львов ‒ город, где никого не было и никогда раньше не были. На вокзале их встретили ребята из Крым SOS. Только услышав это, Диляра взяла себя в руки и утром пошла в миграционную службу за справкой для Мустафы.
Юристы подтвердили, что ее сына высадили из поезда незаконно. Но справку, что он является гражданином Украины, предложили подождать 3 месяца. Диляра согласилась и в тот же день записала Мустафу в местную школу, чтобы не тратить время.
Амет с Камилой поселились в Дрогобыче ‒ городе во Львовской области. В тамошней ячейке греко-католической организации «Каритас» для них нашли комнату. Мужчина в тот же день пошел в местный паспортный стол, где ему пообещали сделать справку для сына за 2 недели. Но для этого Диляра должна приехать с документами.
На следующий день она снова сидела в том же поезде, из которого ее высадили. Собиралась провести в Дрогобыче две недели, но уже через два дня ей позвонили из паспортного стола:
‒ Вам пошли навстречу ‒ справка уже готова.
Радости Диляры не было предела. Может, из-за этого приподнятого настроения она и смотрела другими глазами на пограничников, уезжая к сыну. Когда бурятка с раскосыми глазами смотрела ее паспорт, Диляра подумала: «Если ты будешь проверять документы Мустафы ‒ тогда мы точно уедем!».
Через день они с сыном сидели в плацкартном вагоне, нервно поглядывая на пограничников. Когда в вагон зашли мужчины с автоматами и собаками, не хватило воздуха. Диляра всматривалась в их лица, опасаясь увидеть тот самый отвратительный взгляд пограничника, выставившего ее и Мустафу из поезда.
Вдруг среди мужских фигур вынырнула знакомая женская ‒ та самая бурятка. Ее лицо было каменным, но Диляре сразу стало легче. Женщина протянула то же свидетельство о рождении, с которым ее сына не пропустили неделю назад.
Диляра вцепилась взглядом в руки бурятки ‒ как она вводит цифры из документа в базу, как еще раз сверяет и только тогда нажимает «проверить».
‒ Ваши документы, ‒ кивнула и вернула свидетельство Мустафы. Система его пропускала ‒ все зависело от того, захочет ли пропустить пограничник.
Когда проверка закончилась, Диляра почувствовала, что воздушный шарик напряжения в ней сдувается ‒ из-за усталости осталась одна оболочка, спокойно распласталась на вишневой плацкартной полке. Поезд тронулся, и тогда счастливый Мустафа бросился ее обнимать, а Диляра думала только о том, сколько же времени они потеряли из-за прихоти российского пограничника.
Диляра смотрела на последние метры крымской земли через грязное стекло вагона и не могла поверить, что ее дом превратился в тюрьму. Поезд ритмично покачивался, а она думала, что больше никогда сюда не вернется.
‒ Салям алейкум! ‒ заходит в класс кудрявая девочка.
‒ Алейкум салям! ‒ отвечает Диляра.
Мариам ‒ одна из ее пяти учениц в Исламском центре. Каждую субботу они собираются, чтобы учить язык и историю. Новых учебников для изучения крымскотатарского не существует, поэтому Амет предложил изучать его как иностранный по оксфордской системе, используемой для изучения английского языка.
‒ Во Львове мы поняли, что в Крым вернемся не скоро, ‒ вспоминает Диляра, перебирая распечатки к уроку, пока не все дети пришли. ‒ Наши дети начали забывать язык, не изучают историю. Так же, как после депортации в 1944 году.
Поэтому вместе с несколькими другими семьями супруги организовали детский клуб «Чичек» ‒ «Цветок». На уроках учатся говорить и писать на крымскотатарском, слушают лекции об истории, а в конце лепят, рисуют, вырезают. Сегодня тема ‒ «Крым ‒ моя родина».
‒ Машалла! ‒ хвалит Амет учениц за каждый правильный ответ.
Когда после перерыва дети успокаиваются и рисуют Крым, Диляра вместе с другими мамами заваривает кофе. Говорят о том, как в Крыму ровесники и ровесницы их дочерей бросают гранаты на детских праздниках и танцуют под «Батяня, комбат». Практически у каждой на полуострове остались знакомые, время от времени они присылают видео со школьных праздников.
‒ Наша директор не понимала, почему мы уезжаем, ‒ вспоминает Диляра. ‒ Говорила, что поднимут зарплату. Да, платят больше ‒ но свобода ценнее.
Мамы говорят о том, какими мелочными стали их крымские знакомые. Как много для них значит достаток, и как осмотрительно умалчивают, с которой ложью приходится жить. Со смехом вспоминают, как удивлялись слову «кухлик», соседским приветствиям «Слава Иисусу Христу» и предложениям вместе ходить в церковь. Но уже привыкли.
Все девочки рисуют море. Младшие даже не помнят Крыма. Но аккуратно подписывают работы: «Я люблю Крым на 1000000%».
‒ Перед смертью бабушка оставила Коран мне, ‒ рассказывает Диляра, осторожно вынимая книгу с собственноручно сшитой синей сумки для Корана ‒ куран кап. Потертые и отсыревшие страницы аккуратно подклеены, на заплатках рукой Сапие тонко выведены буквы.
Сапие умерла во сне, как и хотела, ‒ посмотрела новости о Чеченской войне, помолилась и задремала, а когда Юсуф вернулся из кухни, ее тело уже было холодным.
У Камилы есть свой Коран, купленный подругой Диляры в Турции. Белый мешочек куран кап висит у шкафа, заполненного книгами об истории Крыма, культуре, музыке крымских татар, альбомами и несколькими дневниками уже самой Камилы.
Сапие была последней из семьи, кто разговаривал на крымскотатарском языке. Диляра запомнила отдельные слова, но не обращала на это внимание, пока не приехала в Дрогобыч. Там она увидела, как борются за свою культуру в Украине, и в то же время, о крымских татарах знают очень мало.
Поработав проектными менеджерами в «Каритасе», Диляра и Амет основали общественную организацию «Арекет». Организовывали в городе лекции об истории, культуре, религии крымских татар, сделали странствующий музей о Крыме, проводили фестиваль крымскотатарской еды, ремесел, рассказывали о толерантности. В Дрогобыче их все устраивало ‒ пустую квартиру, где даже холодильника не было, помогли обустроить волонтеры, на работе все удавалось. Но через три года Мустафа поступил в университет и семья переехала во Львов.
За шесть лет Диляра так и не смогла попасть в Крым. Но ей и не хочется. Ранее она боялась, что умрет не в Крыму. Или же мама умрет в Севастополе, а их будет разделять «административная граница». Но после фильма Наримана Алиева «Домой» поняла, что надо отпустить мысли о смерти и просто жить.
‒ Я потеряла энергию Крыма, ‒ рассказывает Диляра, пока Камила играет с белым домашним кроликом. ‒ Я мечтаю помолиться на могилах дяди и отца Амета, у источника на горе Таш-Аир. Там я больше всего плакала, когда мы прощались с Крымом. Я хочу поехать, но быть в коконе ‒ не видеть, не слышать, что происходит, ничего не трогать, а просто сделать свое дело и вернуться во Львов. И снова начать жить.
Ни она, ни Амет до сих пор не могут понять, как их знакомые и соседи из обычных людей превратились в озлобленных фанатиков весной 2014 года. Оба в последние годы живут с постоянным ощущением потери дома. Их львовская квартира ‒ с такими же высокими потолками, как любила Сапие. Женщина из года в год повторяла, что они вернутся в Крым. Но на полуостров вернулся только ее Коран. И теперь, бережно листая страницы, Диляра знает ‒ этой книге, пережившей тысячи ее соотечественников, суждено снова быть в Крыму. Пусть и придется ждать.
‒ Если бы ко мне посреди ночи постучали, я не знаю, что успела бы взять за 15 минут... ‒ вдруг говорит Диляра. ‒ Конечно, теперь это был бы Коран, но как бабушка знала, что это будет так важно, как она догадалась взять именно его?
Диляра скучает по Крыму, но даже во сне его не видит. Амету он снится редко, чаще ‒ недостроенный дом в Узбекистане. В Крыму так же осталась и его мама, до сих пор хранящая его белую тетрадь с первыми крымскими воспоминаниями.
‒ Я никогда не имел собственного дома, мы постоянно переезжали ‒ так же, как и Диляра. У нас вообще одинаковые судьбы. Я слышал от своего отца истории о российском сапоге, выгнавшем крымских татар со своей земли. А теперь мы и сами это проживаем ‒ страшное дежавю ожившей истории, ‒ эмоционально говорит Амет.
В маленькую комнату как раз возвращается Камила с кроликом.
‒ Я тоже пишу дневники, как папа, ‒ объясняет, услышав, о чем говорят старшие.
Выпускает кролика и ищет в ящике толстый блокнот, листает страницы, в самом конце находит нужную запись и осторожно показывает, чтобы не прочитали лишнего:
‒ Здесь написано: «Когда мои родители состарятся, я отвезу их в Крым».
