Отпуск в Крыму

Владимир Ведрашко

Весной 2014 года в истории Крыма произошел стремительный разворот – полуостров перешел под юрисдикцию России. Как это скажется на крымском туризме? Ответ дадут ближайшие годы. Но ответы на некоторые другие вопросы были даны еще в 2005 году – и эти ответы, как оказалось, сохраняют актуальность. Моими собеседниками тогда были журналисты Радио Свобода и путешественники Андрей Шарый, Игорь Померанцев, Петр Вайль.

Однажды старший егерь Карадагского лесничества Сергей Котельников позвонил мне в Москву и попросил привезти для его лошадей подковы. Дело было в середине 1980-х годов. Я сел на троллейбус, поехал в Медведково на станцию «Сельхозтехники» и, поговорив с начальником базы – мол, помочь надо хорошим людям в Крыму и их лошадям, – нагрузил полную сумку подков и гвоздей. Начальник базы еще усмехнулся: да неужели у них там некому подковы изготовить? Мы оба развели руками: к парадоксам советской экономики уже давно привыкли, но удивляться им не переставали.

В аэропорту Домодедово металлодетекторы заклинило от моих подков, но строгие контролеры, убедившись, что товар предназначен для лошадей, пропустили меня в самолет, отправлявшийся в Симферополь.

Сергей был несказанно рад московскому подарку и немедленно подковал своих лошадок. Мы провели немало дней и ночей в прогулках по Карадагу, в разговорах о крымской природе. Сергей иногда читал стихи Максимилиана Волошина. Особенно ему нравились эти строки:

И над живыми зеркалами
Возникнет темная гора,
Как разметавшееся пламя
Окаменелого костра.
Из недр изверженным порывом,
Трагическим и горделивым,
Взметнулись вихри древних сил…

Тогда, много лет назад, я и привязался к Крыму. И вот летом 2005 года я решил пригласить нескольких коллег к разговору о Крыме, к обмену впечатлениями.

Вот что рассказал Андрей Шарый:

«У меня есть очень близкие друзья в Москве, у них дом на берегу Азовского моря в 30 километрах от Керчи, в бывшей татарской деревне Чигини, сейчас она называется Золотое. Я недавно гостил у них и привез оттуда очень смешанные впечатления. Довольно странная и сложная мешанина советского представления о действительности, нищеты, новой роскоши, опасений, связанных с относительно новой властью в Киеве, отсутствием украинизации, странным положением крымских татар. В целом все это составило в моей голове картинку совсем не отпускную, а скорее социальную.

И если говорить о том, что сейчас собой представляет Крым, то, мне кажется,

прежде всего – это социальное явление, а не большой туристический курорт. Мой коллега Игорь Померанцев писал, что достоинство развитой культуры в деталях. Достоинство курортного отдыха тоже в деталях. Комфорт – это детали. Вот этих деталей комфорта в Крыму я не увидел. И я сейчас говорю не со снобизмом человека, который много лет ездил по всяким побережьям европейских теплых морей, а с болью, потому что это общая родина, потому что с Крымом и у меня связаны детские и юношеские воспоминания. Много выпито, много спето, много красивых девушек водил я на прогулки по берегам Черного моря. А теперь для меня отдых в Крыму – скорее трудный отпуск.

Хотя, конечно, была замечательная компания, и с профессиональной точки зрения все это было очень интересно. Может быть еще и потому, что я жил не в санатории, не на курорте, а почти внутри крымского общества. Однако первое, что бросается в глаза, – это то, что можно назвать, может быть, разрухой, может быть, развалинами, может быть, недостроенным чем-то, и это не то, что радует в отпуске.

Главное там – это сфера услуг. Ты приезжаешь в отпуск – получать услуги, сталкиваешься с услугами все время, больше ни с чем, только с услугами. Тебе должны предложить все, чтобы тебе было хорошо. Ты платишь деньги – и тебе должно быть хорошо. И вот с этой точки зрения в Крыму все делится на две части. С одной стороны, огромное количество каких-то доброжелательных, хороших людей, они хотят помочь, улыбаются радостно, и все очень здорово – крымское гостеприимство.

Но у этого есть противоположная тенденция. Вот я приехал из Керчи на автобусе ночью в Симферополь, в аэропорт, мне надо было где-то ночь провести, чтобы улететь наутро в Киев. Я остановился в гостинице «Парадизо», заказал заранее номер стоимостью шесть долларов – вполне нормально. Но гостиница «Парадизо» не выглядела как рай. Там сидела симпатичная приветливая тетенька. Я говорю: «Здравствуйте. Есть номер?» – «Да, конечно». – «Вы знаете, мне нужен номер с душем». Она посмотрела на меня оценивающе: «30 долларов». Мне дали номер за 30 долларов, это был трехкомнатный партийный сьют, как сейчас говорят, с полированной мебелью, со всеми удобствами. Но что меня поразило – оттуда нельзя было позвонить. Рядом – международный аэропорт Симферополя, при нем гостиница «Парадизо», а позвонить оттуда нельзя никуда, потому что у них в гостинице есть только одна телефонная линия выхода в город».

А вот что рассказал Игорь Померанцев:

«Я приезжал в Ялту в начале 1970-х, вернее – в Гурзуф, работал там воспитателем в пионерском лагере «Жемчужный берег». Это был не столько отдых, сколько работа, потому что детей надо развлекать. Впечатления у меня были смешанные. Но вот какая история произошла. Я часто вечерами разговаривал с директором пионерского лагеря, это был почтенный господин, и он все время жаловался на жизнь – то плохо, это плохо… Я ему коротко пересказал статьи Андрея Сахарова, которые читал в самиздате. И, оказывается, в тот же вечер он написал на меня донос. И я уже вернулся прямо с черноморского побережья в литературный андеграунд, литературное подполье. Сорвалась моя публикация, дебют в журнале «Юность». То есть у той работы и того отдыха в Крыму были последствия.

И вот теперь, совсем недавно, я поехал в Крым не для того, чтобы разочаровываться, потому что я и очарован-то не был, а по другой причине. У меня сын, ему 27 лет сейчас, он вырос в Великобритании, мне очень интересно с ним путешествовать по бывшей империи. Мы приехали в июне в бывший поселок Фрунзенское по приглашению друзей, по-моему, сейчас этот поселок называется Партенит – красивое греческое слово. И я сразу понял по загоревшимся английским глазам моего сына, что для него открывается какая-то другая жизнь. Мы увидели несколько 12-этажных советских башен, выглядевших совсем нелепо. И сын мой просто в восторге был оттого, что он увидел эту советскую жизнь, музей советского стиля, советской жизни. Продолжалось это два дня. Ему очень нравилось. Он сказал: «Мы приехали в прозу Сорокина». Потом мы спустились на замечательный пляж. Там было 50 пустых топчанов, и он немедленно и свободно, как свободный человек, улегся на топчан – и его немедленно шуганули оттуда. На второй день он сказал: «Давай уедем от Сорокина, поедем к Чехову». И мы поехали к Чехову. Мы приехали в Ялту. В Ялте началась другая жизнь, потому что Ялта XIX века – это действительно Ялта Чехова. Есть и уродливая советская Ялта, есть и Ялта уже постсоветская. Рядом с отелем «Ореанда», например, возведен современный монстр – памятник отмыванию денег. Это совершенно пустое бессмысленное здание, которое вопреки, кстати, всем городским нормам построено в зоне старого города».

Продолжает Андрей Шарый:

«Как известно, в конце 1960-х годов в Крыму решили построить атомную электростанцию у мыса Казантип – это восточный Крым. К концу 1980-х годов построили ее процентов на 80. Кому в голову пришло такое решение – строить в главной всесоюзной здравнице атомную электростанцию, да еще в сейсмоопасной зоне? После катастрофы на Чернобыльской атомной электростанции в 1986 году и событий, связанных с распадом Советского Союза, от намерений завершить и сдать Крымскую АЭС в эксплуатацию, к счастью, отказались. Станцию разворовали, растащили, ее как бы законсервировали, но вывезли оттуда все, что можно было вывезти. Там стали проводить фестивали бардовской песни и дискотеки. И вот ходят по мысу Казантип барды, "взявшись за руки", каэспэшники (КСП – клубы самодеятельной песни, существовали еще в советское время. – РС), все это очень симпатично. Но когда представляешь, какие деньги в эту АЭС вложили, – берет ужас.

Нельзя сказать, что инфраструктура в Крыму не развивается, гипотетически там все есть. Есть кораблики какие-то, какие-то бассейны в Керчи, есть памятники архитектуры. Но в целом это все лишь частично радует глаз, а в общем – панорама и атмосфера такая, что постоянно твой отпускной взгляд наталкивается то на что-то кривое, то на что-то грязное, то на что-то разваленное. Нет воды горячей? – Ничего, мы без воды. Дорога плохая? – Ничего, проедем по плохой. Идешь по Керчи, какие-то удивительные XIX века маленькие дворики, все там еще дышит ароматом тех времен. Приведен в порядок центр, плитка вместо асфальта, все очень симпатично. А потом поднимаешься на гору Митридат, а там памятник советским воинам, и он весь в стекле от битых бутылок. Есть развалины Пантикапеи, есть развалины советской экономики, есть пьяные мужики, которые спят на пляже…

Я с большим уважением отношусь к людям, которые там живут. Но я вам хочу сказать, что эффект, коэффициент полезного действия крымского туризма в разы или в десятки раз еще, к сожалению, отличаются от того, что принято считать международными стандартами».

Я предложил своим коллегам взглянуть на европейскую карту. Крым находится примерно на той же широте, что и курорты Адриатики, южного берега Франции. Примерно одинаковы климатические, географические условия. Но насколько же разнятся результаты человеческой деятельности!

Своими размышлениями делится Игорь Померанцев:

«Думаю, что Крым неконкурентоспособен, поэтому было бы нечестно сравнивать его с Южным побережьем Франции. Дело, может быть, в другом – в отсутствии воли к жизни, смысла жизни. Есть такие островки на территории Крыма, где ты чувствуешь смысл жизни этого полуострова, этих людей. Это – маленькие островки.

Это, может быть, Ливадийский дворец. Романовы любили это место, и там есть чувства, там есть их эмоции, там их любовь, там их деньги, большие деньги. Поэтому люди туда и тянутся. Именно там, кстати, решались судьбы Европы во время встречи в верхах лидеров стран антигитлеровской коалиции. Есть еще другие островки. Да, это правда, когда говорят, что Крым – не украинский, но, тем не менее, я нашел очень симпатичный крохотный украинский оазис в Ялте, он называется Музей имени Леси Украинки. Там работают молодые люди, они свободно и хорошо говорят, естественно, по-украински. Более того, там есть экспозиция книг, посвященных Крыму. Оказывается, Крым обжит украинской поэзией. О Крыме писали стихи Максим Рыльский, Микола Зеров, Евген Плужник. А то место, которое обжито словами, оно, вы знаете, может быть, будет обжито и людьми – после слов, после поэзии».

Продолжает Андрей Шарый:

«Предыдущая моя поездка, так сложилось, была в Норвегию, я был в Бергене. И я думал там о том, как удачно человек встраивает себя в природу. Как плывешь по берегу, ты видишь, как человек что-то строит, заводы какие-то, между прочим, все это есть, и это не мешает глазу – все очень гармонично».

А вот краткая историческая хроника Крыма за последние сто лет, которую подготовил корреспондент Радио Свобода в Киеве Владимир Ивахненко:

«В начале минувшего столетия Крым стал ареной ожесточенных сражений. Начиная с 1918 года полуостров пережил гражданскую войну и интервенцию кайзеровской Германии. Период нестабильности завершился образованием в 1922-м Крымской автономии в составе Российской Федерации. Позднее автономия трансформировалась в Крымско-татарскую. В таком статусе автономия оставалась до окончания Великой Отечественной войны. Она была отмечена 250 днями героической обороны Севастополя и почти трехлетней немецкой оккупации полуострова. В мае 44-го по обвинению в сотрудничестве с нацистами из Крыма в Среднюю Азию и Сибирь массово депортировали крымских татар. А в феврале 45-го Ливадийский дворец Ялты стал местом проведения исторической конференции. На ней лидеры СССР, США и Великобритании – Сталин, Рузвельт и Черчилль – определили послевоенное устройство мира.

Событие, произошедшее в 1954 году, до сих пор не дает покоя нынешним российским политикам – Крым получил статус области в составе Украины. Между тем, в разгар советской перестройки власти пошли навстречу крымским татарам. В 1989-м им разрешили вернуться из мест депортации на историческую родину. В августе 1991-го во время путча в Москве драматические события разыгрывались и в Крыму. Под арестом на даче в Форосе находился первый и последний президент Советского Союза Михаил Горбачев. Развал СССР и парад суверенитетов не обошел и Крым. В 1992-м он становится автономной республикой, а спустя два года избирает и своего президента – лидера Республиканского движения Крыма Юрия Мешкова.

В 1993 году отношения Киева и Москвы обостряются до предела из-за Севастополя. Госдума России выдвигает Украине территориальные претензии, настаивая на российском статусе этого города. Тем временем в Крыму, где большинство населения этнические русские, растут сепаратистские настроения. Хотя и не сразу, но погасить их все же удается официальному Киеву. В 1995 году Верховная Рада Украины отменяет позволяющую претендовать на независимость крымскую конституцию и упраздняет институт президентства».

Продолжает Игорь Померанцев:

«Есть еще другой Крым, где гнездится жизнь, – это татарский Крым. У этих людей есть смысл жизни. Они пережили огромные потрясения, более полумиллиона крымских татар в разные времена, начиная с конца 18-го века, были вынужден покинуть Крым, а в советские времена их просто выселили. Это огромное число людей – полмиллиона. Это люди с корнями, с чувством родины. Так что я нашел несколько пересечений, точек, где чувствуется жизнь. И вот где она еще чувствуется – в деревнях, старых бывших татарских деревнях, которые лепятся, гнездятся к побережью, гнездятся в горах. Там это чувство рельефа и чувство естественности жизни, чувство гармонии между человеком, его оптикой, его жилищем, морем, ландшафтом».

Впечатлениями о татарском Крыме делится Андрей Шарый:

«За 50 лет пребывания Крыма в составе Украины, на мой взгляд, мало что сделано для того, чтобы Крым был интегрирован как часть Украинской республики, стал частью независимого государства. Люди не знают культуры страны, в которой они живут, люди не хотят ее знать, люди не хотят учить язык, люди не хотят называть деньги гривнами, а называют их рублями. Кроме вывесок на зданиях государственных учреждений, ничего особо украинского я там не заметил. Это русская территория, связанная с историей освоения Крыма. И это татарская территория. Бросается в глаза то, что татары и славяне живут разной жизнью, как мне показалось.

Мне удалось познакомиться с одной большой татарской семьей. Это очень трудолюбивые и честно работающие, тяжело работающие люди, небогато живущие, даже по нынешним представлениям. Семья с четырьмя дочерьми, очень симпатичными и очень славными девочками. Такие удивительные, тонкие, звонкие восточные девушки, очень хорошо воспитанные, с очень милыми улыбками. У старшей уже семья, вторая дочь собирается выходить замуж и готовит сейчас себе приданое. Папа – Абдурахман, мама Зейнаб-ханум. Занимаются они тем, что выращивают овощи и фрукты на своем огороде и готовят татарские блюда, всякие чебуреки, манты, самсу, которые продают курортникам и отдыхающим. Это жизнь, основанная на традициях татарского общества. Это строгое воспитание девушек, это страх перед большим миром, страх перед русификацией. Это нежелание выдавать дочерей замуж за русских, потому что браки с русскими, говорят, распадаются, а браки с татарами – навсегда.

Деревня, в которой живут эти люди, мои новые знакомые, называется Палапан. Палапан – это улитка, и там много улиток. Деревня называлась Палапан до того, как всех татар выселили, а сейчас деревня называется Белинская. Я Белинского там не видел, и почему она называется Белинская – я не понимаю.

В крымских татарах есть какая-то собранность, внутреннее достоинство и внутренняя культура. Это достоинство не определяется образованием или материальным уровнем. Это люди, с достоинством относящиеся к судьбе своего народа, как бы это ни звучало высокопарно, и я это чувствовал. Эта семья вернулась десять лет назад из Намангана, из Узбекистана. Абдурахман, человек, между прочим, не оканчивавший академий, но мы говорили с ним о генерале Григоренко, о Сахарове, о Мустафе Джемилеве. Он находится в контексте этих событий, потому что они связаны с судьбой его народа. Вот это достоинство передается из поколения в поколение.

У татар ведь отобрали все, у них отобрали название Палапан, другие подобные селения назвали Красноперекопск, или Урожайное, или Трудовая... А мне кажется, что нормальному человеку было бы приятнее жить в какой-нибудь деревне с названием Карасул, или с названием Палапан, или с названием, где есть какая-то связь с тем, что происходило на этой земле. А ведь в Крыму одних только Октябрьских штук десять.

Мне трудно делать окончательные выводы, потому что мои впечатления – фрагментарные, это впечатления туриста. Однако то, как по-разному живут люди, как по-разному они относятся к своей земле, нельзя не заметить. Одни красят дома в белый цвет и голубенькими делают оконные рамы, а другие живут чуть ли не на развалинах и не стыдятся этого почему-то. Там ведь по-прежнему многое осталось от прежних советских времен. Например, ты на пляже лежишь, и подходит бабушка говорит: «Сынок, хочешь пирожок с яблочками»… Вот один раз мы шли купаться в лагуны с моими друзьями и помогли донести бабушке тяжеленные сумки с картошкой. Наверное, километра три тащили. И бабушка пешком шла из одной деревни в другую. Она была маленькая, слабая, и мы несли эту картошку и говорили с ней о ее трудной жизни. И она говорит: «Ну как же по-другому, сынок? Что сделаешь?» И вот это палящее крымское солнце, мужики у сельпо пьют пиво в 12 часов, пыль, собаки бегают…»

Петр Вайль много ездил по миру, видел немало благодатных мест, где человеку хорошо живется, хорошо отдыхается. Я попросил Петра объяснить: почему на постсоветском пространстве так часто встречаются места, и Крым одно из них, где в жизни современного цивилизованного человека столь много проявлений варварства? Вот что он ответил:

«И Игорь Померанцев, и Андрей Шарый совершенно правильно отмечали, что отдых и курорт – это прежде всего детали, детали быта. Но я хотел бы противопоставить индуктивный и дедуктивный метод (смеется). Не только детали важны – важна еще общая атмосфера расслабленности и покоя. Вот это колоссально важно. Когда ты попадаешь в какую-нибудь Францию, или Италию, или Испанию – страны со стабильной экономикой, со стабильной социальной жизнью и политическим устройством, то тебя и охватывает необходимый для курортного настроения покой. Сильно подозреваю, что ни Крым, в котором я был давно, ни кавказское побережье, на котором я был совсем недавно, и тут я говорю совершенно определенно, такого настроения не дает. Какой к черту отдых! Я был в Абхазии вскоре после грузино-абхазской войны и видел, как в этой невероятной красоте среди цветущих катальп, магнолий стояли обгорелые дома. Где ты выходил на пляж и видел среди гальки стреляные автоматные гильзы. Ну это ладно – это крайний случай – сразу после войны. Но когда есть перебои в чем-то, то общего состояния покоя нет – это раз.

Затем надо говорить, конечно, о каких-то культурных общих факторах, которые коренятся не только в советском прошлом, но и в самом российском прошлом. Посмотрите, я приезжаю во Владивосток, и все владивостокцы говорят (это даже проверять не надо – все как один): ой, правда, как похоже на Сан-Франциско? Нет, ребята, не похоже на Сан-Франциско! Да, действительно, очень красивый залив, очень красивые сопки, но нет ни одного живого сантиметра побережья, не загаженного бетоном или ржавым железом. Или ты приезжаешь в горный Алтай. Фантастическая красота, сравнимая с Австрией или Швейцарией. Но как только выныривает из этой природной красоты человек, начинается безобразие, которому нет описания. Это экстенсивный способ хозяйства – вот что это такое. Это колоссальные российские просторы. Когда вместо того, чтобы возделывать кусок земли, который у тебя под ногами, что-то делается, а потом пошел вперед, а там дальше земли – немерено.

Параллели. Крым – здравница для элиты

Иными словами, можно сказать, что всегда, веками оседлая Россия обладала психологией кочевников. Вот это уникальный случай, когда огромная страна обладала психологией кочевников. В новейшее время это бесконечное освоение целины и вся лексика, построенная на этом военно-агрессивно-наступательном: битва за урожай, битва за грамотность... Все время какая-то битва, все время надо куда-то наступать, бежать и что-то такое новое осваивать, вместо того, чтобы нормально, спокойно и разумно культивировать то, что имеется. А имеется тот же Кавказ, тот же Крым. Красота – нечего вам описывать».

Получается, что кочевнику свойственна психология временщика? Петр Вайль отвечает:

«Конечно, он не заботится об окружающем. Сегодня он здесь, а завтра там, вот и все. А земля, слава тебе, Господи, – впереди.

Но ведь и в Америке много земли, страна – большая, пытался возразить я.

«Другие люди приходили. Осваивали-то Америку европейцы, не забывайте. Такой тип сознания складывается веками, это же не осваивается на протяжении одного поколения или даже двух-трех. Нет, это приходили люди, которые знали: я пришел – вот здесь моя земля», – считает Петр Вайль.

В летние месяцы туристы встречают туристов. Накладывают какой-то отпечаток на человеческое общение события политические, все эти коллизии, связанные с вопросами межгосударственных отношений, территорий?

Говорит Андрей Шарый:

«Взаимное притяжение и желание, чтобы это притяжение не пропадало, доминирует, пожалуй, в этих отношениях, по крайней мере, на моем опыте. Я был в нескольких русско-украинских компаниях. Украинцы с удовольствием, даже несколько карикатурно любят рассказывать анекдоты про сало. А русские с огромным удовольствием говорят на суржике и называют себя москалями. Эта легкая самоирония чувствуется в любых разговорах. Конечно, говорится о серьезных темах, конечно, говорится и о Путине, и о Ющенко, и о Кучме, но, тем не менее, соблюдается такая взаимная корректность, и потому общение – очень симпатично. И мне это показалось очень важным».

В конце разговора я спросил Игоря Померанцева: не сохранилась ли в его крымских запасниках какая-нибудь поэтическая строфа?

Игорь Померанцев:

«В начале 1970-х, когда я побывал в Крыму и работал в Гурзуфе, я писал стихи. Это были стихи молодого человека – чистая лирика. И вот несколько строк, которым, наверное, лет 35:

Я хотел, но забыть не смог
Истекающего кизила
Затухающий фитилек
На вечернем, на светло-синем.
И – запомнил.
А ты – забыла
Этот легкий от гор дымок,
Словно женщина накурила».