Радуются ли ветераны – крымские татары в День Победы?

Симферополь – Мы снова скажем о том, как мало их осталось. Мы будем всматриваться в их ордена, в лица, пытаясь представить их молодыми и сильными. Они не могли не быть сильными, эти люди, прошедшие сквозь горнило войны. А для некоторых было уготовано и следующее испытание: ужас депортации. Даже сегодня, спустя 70 лет, ветераны – крымские татары до мелочей помнят и даже улыбаются, расказывая о том, как рисковали жизнью в борьбе с захватчиками, но не могут сдержать слез, вспоминая о предательстве со стороны собственной Родины.

Председатель Ассоциации крымскотатарских ветеранов войны и труда Нариман Казенбаш отметил свой 84-й день рождения. Когда началась война, он был еще школьником. Отец работал начальником уголовного розыска в Бахчисарае. Мать была сотрудницей райкома партии. 11 - ти летний партизан ночью перешел через Керченский пролив

«В 1941-м, когда сказали, что немцы уже приближаются к Бахчисараю, весь состав райкома партии должен был уйти в лес, где были подготовлены продовольственные базы, землянки. Мать должна была пойти туда. Нас, детей работников райкома, приказали отправить по родственникам, чтобы немцы не нашли нас. Но я отказался покидать родителей, и вместе с мамой пошел в лес, а затем в работал с ней в подполье», – вспоминает Нариман Казенбаш.

11- ти летний Нариман не просто бродил по улицам, хотя внешне это так и выглядело. Он был разведчиком, узнавал о стратегических планах, выведывал расположение войск врага и получал настоящие задачи. Об одном из таких заданий ветеран рассказал Крым.Реалии.

«Немцы начали собирать войска. Севастополь в то время оборонялся, и они (фашистские войска – ред.) готовили большое наступление. Нашим на Тамани требовались данные: где, что, сколько человеческих ресурсов. Это было мое второе или третье серьезное задание. И я несколько дней ходил среди немцев в Инкермане, изучал. Почти по – детски всё расспрашивал и запоминал: а сколько орудий с такими стволами, а сколько с другими, сколько лошадей с большими копытами, т.е. тяжеловозов, а сколько солдат в румынской форме, а сколько в немецкой. Мы сообщали размеры военных бараков, и наши вычисляли: сколько примерно там может размещаться «живой силы», – рассказывает ветеран.

После этого ему поручили роль «гонца»: сведения о состоянии врага нужно было сообщить «своим», которые находились по другую сторону моря, в Тамани. Задача крайне рискованная даже для взрослого, ведь пересекать Керченский залив нужно было пешком.

«Я сразу же не понял, о чем идет речь и согласился. А мне сказали: ты садись, не спеши. Пришли специалисты, положили передо мной две карты: контурная без названий, другая – с названиями. Мне приказали тренироваться, ведь с собой нести карты было бы невозможно. У меня была очень хорошая зрительная память, и об этом в штабе знали. Мне положили в котомку две пары женских туфель, кофту какую-то. По легенде я шел, чтобы обменять это на хлеб», – улыбаясь, вспоминает Нариман Казенбаш.
Так же, с тихой улыбкой он рассказывал о том, как ночью один перебирался через покрытый льдом Керченский пролив на большом скате, т.е. надутой камере от автомобиля. «На всякий случай, если лед проломиться, этот скат должен мне помочь выбраться из воды», – разъясняет ветеран.

Он дошел, передал всю информацию, и через пару дней началась бомбардировка немецкого лагеря.

«Помню, как мы с Вовкой, мальчиком, который тоже остался с родителями в партизанском отряде, постоянно просили: дайте и нам оружие, мы хотим убивать немцев. Но оружия нам, конечно, не давали, – вспоминает он. – Я потом ходил и смотрел, как собирают тела погибших, что осталось от бараков. Тогда Василий Ильич Черный, комиссар отряда, мне и сказал: «Видишь, это твоя работа. Чтобы убивать немцев необязательно иметь оружие».

Депортация: как власть «отблагодарила» своих защитников

Это случилось зимой 1941 года. До 1944 – го года мальчик вместе с мамой работали в подполье. Отец был на фронте. Его семья увидела лишь в 1947-м, уже в депортации.

«Помню все до мелочей. Уже пришли наши войска, маме даже вызов прислали, чтобы она вернулась на прежнюю работу, в Бахчисарай. А накануне, 16 мая, в селе Ташке под Евпаторией, где мы жили, вдруг разбили палаточный городок и там около 30-40 солдат с оружием расположились. Мы очень удивились. В наше жилье пришел старший лейтенант с двумя солдатами. И завел непонятный разговор: «Почему кур не режете? Сейчас такое время, лучше их порезать ... » Неумело пытаясь скрыть информацию, он невольно частично выдал ее», – едва сдерживает слезы Нариман Казенбаш.

Наутро к их домам пришли вооруженные люди и на машинах отправили в Симферополь, где погрузили в вагоны, предназначенные для перевозки скота.

«Ехали в ужасных условиях: духота в полностью закрытых вагонах, без пищи. В вагоне с ребятами сделали в углу туалет за ширмой, проделав отверстие в полу. По дороге в нашем вагоне умерли четыре человека. Труп женщины сбросили в реку. Я сначала записывал все населенные пункты, где мы проезжали, и название станции, у которой это произошло, но потом потерял свой карандаш», – вспоминает он.

Военных – крымских татар депортировали после возвращения с фронта

По неофициальным данным, на фронт ушли 60 тысяч крымских татар, 20 тысяч из них погибли. Эти цифры для народа, численность которого едва превышала 200 тысяч, заставляют задуматься. Но победителей, которые выжили и вернулись домой ждала не награда.

«Отец прошел всю Вторую мировую войну, дошел до Берлина. Вернулся в 1947 году в чине майора в Симферополь, и, не найдя нас, пошел к другу. Тот ему все рассказал, отец, разъяренный, ушел в комендатуру, стал возмущаться, размахивал именным оружием. Он потом рассказывал нам, что там (на фронте – ред.) слышали, что кого-то из крымских татар наказали, выселили, но ему и в голову не могло прийти, что выселили ни в чем неповинных детей и стариков. В Чирчике, в милиции он тоже выразил свое возмущение Его направили в Ташкент, в спецкомендатуру, арестовали на полгода, лишили документов, табельного оружия. А вся семья отмечалась в комендатуре до 1953 года, до смерти Сталина», – рассказывает депортированный ветеран.

По его словам, ему до сих пор нелегко вспоминать о депортации. «Мы были так рады: наши, наши! У нас у всех на устах было: наши пришли! Месяц прошел и это выселение ... Все оно перечеркнуло. Жесточайшая несправедливость. Мне трудно это, понимаете», – вздыхает Нариман Казенбаш.