Талантливый крымскотатарский писатель, переводчик Эмиль Амит родился 24 февраля. Единственное поэтическое произведение в его творчестве – стихотворение «Эпитафия деду», в котором есть такие строки:
Кто мы теперь? Никто, живущие в Нигде.
Волной беды прибило нас к беде.
Я мог бы долго жить в родном краю,
Следя, как ты становишься джигитом
С открытым сердцем и лицом открытым...
Внучок, куда ты? Погоди!
Собственно, это больше чем поэзия… Амит пишет: «Крымские татары в местах ссылки ежедневно умирали во множестве. Их нередко не успевали хоронить, дети оставались сиротами. Когда умирал мой дед, с ним рядом находился только я, шестилетний ребенок. Его похоронили незнакомые люди».
Внук не запомнил могилы деда. И уже будучи взрослым не смог по обычаю поставить у его изголовья камень с эпитафией или изречением из Корана. Вместо эпитафии стало это стихотворение. Единственное в творчестве Эмиля Амита…
После многодневных пыток в застенках гестапо города Саки поэт Осман Амит, отец Эмиля, был казнен
Эмиль Амит родился 24 февраля 1938 года в Симферополе, раннее детство прошло в Буюк-Акточи Сакского района. Его отец – Осман Амит, известный крымскотатарский поэт и переводчик. Благодаря переводам Османа Амита крымскотатарские читатели знакомились с произведениями Александра Пушкина, Ивана Крылова, Тараса Шевченко, Михаила Лермонтова.
В 1941-м должен был увидеть свет новый сборник стихотворений и поэм Османа Амита, но этому помешала война. Он работал над поэмой «Сеит-оглу Сейдамет», но не успел ее завершить. После многодневных пыток в застенках гестапо города Саки поэт Осман Амит был казнен.
Первые воспоминания его маленького сына Эмиля были о войне, о периоде оккупации Крыма германскими войсками. Весной 1944 в Крым вошли советские войска, освобождавшие полуостров. То раннее утро 18 мая Эмиль запомнил навсегда: «По утрам обычно мать будила меня ласковым голосом, прикасаясь к плечу. В этот раз подняла рывком и поставила на ноги. Я никак не мог проснуться, ноги подгибались, но она вновь ставила меня, что-то бессвязно и ласково говорила со слезами в голосе. Руки у нее тряслись, и ей никак не удавалось натянуть на мою вялую руку рукав вельветовой тужурки. В комнате тускло горела керосиновая лампа. Громыхали сапоги, раздавались грубые нетерпеливые голоса. Я уловил оружейный запах, который любой мальчишка смог бы определить после трех с половиной лет оккупации. За окнами еще было черно, и я никак не мог понять, кто пожаловал к нам в такую рань».
Ему едва исполнилось пять, и люди в военной форме для него были на одно лицо. Своих врагов Эмиль научился узнавать по выражению лица мамы и бабушки. А дедушка объяснил ему, что «у наших солдат на пилотке или фуражке обязательно бывает звездочка». У солдат, которые пришли к ним 18 мая, – на пилотках были звезды. Но почему так суровы их лица и так растеряны и перепуганы мама с бабушкой? И разве эти, совсем не улыбчивые солдаты, не свои, чужие?
«Именем Советской власти!.. За измену Родине!.. Пять минут на сборы! Собирайтесь! Брать не более двадцати килограммов на человека! Живо, живо!.. Маму и бабушку я никогда прежде такими не видел. Хотя нет, у них был такой же потерянный вид в то страшное утро, когда пришли гестаповцы забирать моего отца. Это было всего год назад. Я все отчетливо помнил».
А потом была дорога в неизвестность: под стук колес думали не о прошлом, а о том, что ждет их впереди. «Матери, отцы, сестры, жены, дети советских воинов, сражающихся в это время с фашистами, мучительно размышляли, почему их обзывают «продажными шкурами». Не было ни одной семьи, в которой кто-нибудь не был на фронте. И всем хотелось верить, что произошла чудовищная ошибка, что скоро о ней, об этой ошибке узнает дорогой товарищ Сталин, отец народов, разберется и прикажет возвратить всех обратно. И не один из едущих порывался написать и писал письмо «дорогому вождю».
Ни «дорогой вождь», ни его последователи не собирались возвращать крымских татар на родину
Но это была не ошибка: ни «дорогой вождь», ни его последователи не собирались возвращать крымских татар на родину.
Они прибыли в Узбекистан на станцию Урсатьевск в Голодной степи – почти вплотную к железнодорожной насыпи подступали пологие подковообразные барханы с жухлыми кустиками травы. И нигде ни единого деревца, где можно было бы укрыться от палящего солнца.
«Разгуливает ветер, больно жалит лицо песок, глаз не открыть… Солдаты прохаживались вдоль насыпи и хмуро поглядывали на сидящих кучками возле своих вещей людей, заросших, оборванных, грязных. Было много больных. Они лежали на тряпках, а то и прямо на песке, стонали, просили пить. Мой дед тоже заболел в пути, бредил. Мама и бабушка сидели возле него и руками сгоняли с его лица зеленых мух... Проходили часы. Люди без еды, без питья, без надежды на чье-либо сочувствие сидели и ждали своей участи. Быть может, за теми барханами их заставят копать для себя рвы-могилы?».
Наконец, их разместили в поселке «Баяут», в облупленных, полузанесенных песком и пылью хижинах, давным-давно кем-то брошенных. Лет пятнадцать-двадцать назад сюда ссылали раскулаченных, которые в большинстве своем умерли, и потому местные узбеки не без основания объясняли происхождение названия местности от «Байи ют», то есть «Проглоти бая». Тут весь день докучали мухи, а с наступлением вечера не давали житья комары. Людей стали косить желудочно-кишечные инфекционные заболевания и малярия.
И сейчас у меня перед глазами мой сверстник, пятилетний Мидат, который корчится на полу, схватившись за живот, и умоляет слабеющим, голосом: «Маму позовите... Маму позовите»Эмиль Амит
По утрам, еще затемно, по поселку разъезжал верхом бригадир и, не слезая с лошади, стучал черенком плетки в окно или в дверь, выгонял всех на работу. Маму и бабушку отправили работать на хлопковые поля. А маленький Эмиль на весь день оставался с больным дедушкой. Он смотрел на дорогу, по которой провозили в арбах умерших. Тела их были прикрыты рогожей, а из-под нее торчали серые ступни, большие, поменьше и совсем крошечные.
Первыми начали умирать дети: «И сейчас у меня перед глазами мой сверстник, пятилетний Мидат, который корчится на полу, схватившись за живот, и умоляет слабеющим, голосом: «Маму позовите... Маму позовите». А мы, собравшиеся у его изголовья мальчишки, не знали, где ее искать. Она вернулась вечером и застала тело своего ребенка уже остывшим».
Эти детские воспоминания о депортации врезались в память Эмиля Амита навсегда, красной нитью пролегли через все его творчество…
Эмиль мечтал стать летчиком и даже поступил в летное училище, но его как крымского татарина оттуда отчислили. В 1959 году, возвратившись в Ташкент, он поступает в пединститут на факультет русского языка и литературы. После двух лет учебы вместе со своим товарищем Эрвином Умеровым он едет в Москву и поступает в Литературный институт имени Максима Горького на отделение переводчиков. После окончания института в течение многих лет работает в издательстве «Советский писатель», возглавляя отдел литературы братских народов.
Свои первые рассказы Амит написал еще в школе. Писал он в основном на русском языке, но почти все его произведения переведены и опубликованы и на крымскотатарском языке. Его книги: сборник рассказов «Учурымлы ёл» («Дорога над кручей»), сборник рассказов и повестей «Севгиден кучьлю» («Сильнее любви»), сборник повестей «Буюк арзунен» («С большой мечтой»), повесть «Сыгъын чокърагьы» («Олений родник»), роман «Ишанч» («Последний шанс») – изданы на крымскотатарском и русском языках. Он известен и как переводчик.
Им переведены на русский язык произведения видных писателей Узбекистана, Туркменистана, Татарстана, а также произведения Шамиля Алядина, Черкез-Али и других. А произведения самого Эмиля Амита переведены на узбекский, азербайджанский и молдавский языки.
Это был человек, беззаветно преданный писательскому призванию. Увы, многие его планы так и остались не воплощенными в жизнь.
Крымскотатарский писатель Эмиль Амит умер 28 марта 2002 года в Москве после тяжелой продолжительной болезни.
