«Пермь-36» – исправительно-трудовая колония строгого режима, построенная в 1946 году. Место, куда советская власть отправляла многих диссидентов за «преступления против государства». Здесь сидели Левко Лукьяненко, Олесь Бердник, Владимир Буковский, Натан Щаранский, Глеб Якунин. Здесь погибли Василь Стус и Валерий Марченко. Когда советский режим пал, активисты международной правозащитной организации «Мемориал» восстановили колонию и создали на ее месте музей истории политических репрессий. Колония служила для напоминания о зверствах былого режима двадцать лет, пока не понадобилась новому. По словами правозащитницы Ирины Кизиловой, в прошлом координатора и организатора музея «Пермь-36», был проведен классический рейдерский захват. Колонию сперва хотели уничтожить, но передумали и начали использовать в пропагандистских целях на пути к ресталинизации общества.
Мы говорим с Ириной Кизиловой во Львове, куда она приехала на второй Крымский форум, организованный Украинским католическим университетом. Форум посвящен соблюдению прав человека на постсоветском пространстве, а поскольку он совпал с сорокалетием Украинской Хельсинской группы, в нем приняли участие многие политзаключенные советских времен. Теперь посетителям музея «Пермь-36» рассказывают о том, как хорошо этим людям сиделось в ГУЛАГе.
– Ирина, как именно российские власть расправились с музеем «Пермь-36»?
– Пермский «Мемориал» воссоздал комплекс из руин вместе с волонтерами, ставшими в будущем организацией «Пермь-36». Когда мы пришли туда в конце 80-х, там была разруха: остался барак особого режима, и то без пола. Колония была разграблена, и работа заняла много лет. И когда мы закончили, власти решили уничтожить общественную организацию и захватить мемориальный комплекс.
Они утверждали, что «Пермь-36» очерняет прошлого, все заключенные лагеря действительно были врагами народа, а все остальное – миф
Этому предшествовали нападки со стороны кургиняновцев (левопатриотического движения «Суть времени», основанного политологом Сергеем Кургиняном, – авт.). Сам Кургинян пожилой человек, очень агрессивно настроенный к любой правозащитной организации и правам человека в целом. У него много сподвижников в каждом регионе, и они считают, что нужно сделать все возможное для возвращения прошлого. В нашем случае они утверждали, что «Пермь-36» очерняет прошлого, все заключенные лагеря действительно были врагами народа, а все остальное – миф. Эти люди, среди которых немало бывших сотрудников НКВД и лагерной охраны, писали в разные инстанции, выступали по телевидению, пытаясь донести, что «Пермь-36» на государственные деньги и деньги врагов России проводит политику, направленную против государства.
– И добились своего?
– Пока у нас были губернаторы, избранные на выборах, власть на нас не давила. Они не поддерживали музей, но и не мешали ему развиваться. Но в 2012 году назначили губернатора от партии власти, и все слова кургиняновцев легли ему на сердце (если оно у него есть, конечно). Началось противодействие нашей организации. Были силы, защищавшие наш комплекс, и в итоге они пришли к компромиссу с властями: музей будет сохранен, но под управлением другой организации.
Краевой министр культуры назначил управляющей музея свою заместительницу, не имевшую к музейному делу никакого отношения. Она, не смысля в этом ничего, распорядилась распилить на металлолом ржавые раритетные ворота, которые мы не успели поставить на место. В ответ на наше возмущение она сказала, что «весь этот мусор» валяться не будет – скоро приедет министр, и музей нужно очистить от старых вещей… Все это стало для людей, создававших музей, жизненной трагедией.
– Что теперь с музеем?
Если придет группа школьников, им будут рассказывать, как хорошо сиделось в этом лагере диссидентам. Что их кормили замечательно, даже лучше, чем семьи надзирателей
– Он до сих пор существует. Если вы там побываете, вам проведут экскурсию. Вы увидите, что все осталось как при нас: бараки, в которых сидели диссиденты, штрафной изолятор, пилорама, на которой работал российский правозащитник Сергей Ковалев. Но экскурсовод будет говорить разные вещи в зависимости от того, кто туда приедет.
Если сам Сергей Ковалев привезет в музей группу журналистов или иностранную делегацию, им расскажут что-то приближенное к правде. Если же придет группа школьников или жителей Перми, им будут рассказывать, как хорошо сиделось в этом лагере диссидентам. Что их кормили замечательно, даже лучше, чем семьи надзирателей. Теперь это лагерь истории НКВД, а не истории политических репрессий.
– После принятия пакета «законов Яровой» «Мемориал», в котором вы работаете, грозят признать «иностранным агентом», как и многие другие правозащитные организации. Что дальше?
– Пакет «законов Яровой» – кощунство, отсылающее нас к сталинскому времени. Организация, получающая иностранные гранты, считается «иностранным агентом», и может либо сознаться в этом добровольно, либо быть занесенной в реестр иностранных агентов принудительно. После этого во всех публикациях и выступлениях представители этой организации обязаны называть себя именно иностранными агентами. В нашей стране, где словосочетание «иностранный агент» вызывает ассоциации с ГУЛАГом, навесить на себя такое клеймо означает убить себя в глазах общества.
Ни одна организация не признала себя «иностранным агентом» добровольно. Прокуратура Перми уже прислала пермскому «Мемориалу» предупреждение о том, что мы должны внести себя в реестр. Мы подали в суд, выиграли его, прокуратура подала апелляцию, но ее мы тоже выиграли – доказали, что мы не иностранные агентства. Сам «Мемориал» никогда не получал денег от зарубежных фондов. Гранты получала созданная нами организация «Молодежный Мемориал», которую пришлось закрыть, чтоб уберечь от внесения в реестр. Я была тем человеком, которому поручили заниматься процедурой закрытия. Мы создавали ее, а теперь уничтожили своими руками – это было тяжело…
– Ощущают ли давление, репрессии со стороны государства россияне, которые открыто поддерживают Украину?
Раскалываются семьи, нарушается взаимопонимание между родственниками. Когда случился захват Крыма – я так это называю, – начались проблемы со знакомыми
– Прямых репрессий нет. Есть проблемы на бытовом уровне: большинство не понимают их близкие. Раскалываются семьи, нарушается взаимопонимание между родственниками. Когда случился захват Крыма – я так это называю, – начались проблемы со знакомыми. У меня есть близкие подруги – писательницы, журналистки, талантливые женщины, – оказавшиеся «крымнашевками». Я пыталась с ними спорить, и мы чуть не рассорились навсегда. Тогда мы договорились больше никогда не говорить о Крыме. Это очень плохо, когда люди не могут обсуждать такие темы с близкими.
– На территории Пермского края было много поселений депортированных крымских татар. Поднимается ли в России вопрос о преступлении против крымскотатарского народа в советские времена и в наше время?
– Как раз об этом мы говорили на Крымском форуме во Львове с членами Хельскинской группы и правозащитниками. В России, в отличие от Украины, говорить об этом проблематично. Если бы комплекс «Пермь-36» оставался под нашим управлением, дискуссии были бы. Раньше мы проводили форумы под названием «Пилорама» (в честь той самой пилорамы, где работали политзаключённые). Дискуссии были острейшие, и, конечно же, не нравились властям. Если бы встречи продолжались, мы бы обязательно дискутировали и о репрессиях против крымских татар. Но, к сожалению, в современной России площадок, где можно поднимать такие вопросы, просто нет.
– Возможен ли конструктивный диалог между Россией и Украиной в ближайшее время?
– Я бы очень этого хотела, но я реалист и понимаю, что вряд ли.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: