18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал депортировали всех крымских татар (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.
Я, Сейт-Аджи Сейт-Ягъяев, крымский татарин, 1932 года рождения, уроженец села Хаймачи Фрайдорфского района Крымской АССР.
Я являюсь свидетелем тотальной депортации крымскотатарского народа, осуществленной сталинским коммунистическим режимом бывшего СССР 18 мая 1944 года.
В ходе спецоперации войск НКВД члены моей семьи в составе: отец, Къурт-Сеит Сейт-Ягъяев (1888 г.р.), сестра, Фериште Сейт-Ягъяева (1925 г.р.), брат, Сейт-Джелил Сейт-Ягъяев (1929 г.р.), брат, Билял Сейт-Ягъяев (1936 г.р.), сестра, Гюльшен Сейт-Ягъяева (1938 г.р.), сестра, Гюльфери Сейт-Ягъяева (1940 г.р.), а также мои соотечественники, проживающие в селе Мамбет-Али Фрайдорфского района Крымской АССР, были насильственно выселены из территории Крыма.
Мать умерла еще в 1942 году от родов в возрасте 38 лет…
Офицер прочитал приказ, а Толик перевел нам его и пояснил, что означает слово «высылка» на крымскотатарском языке
Отец лежал больным в постели, когда к нам под утро 18 мая явился офицер в сопровождении двух солдат и подростка Толика, нашего соседа. Офицер прочитал приказ, а Толик перевел нам его и пояснил, что означает слово «высылка» на крымскотатарском языке. Мы, дети, засуетились: нам попался на глаза сундук с нашей зимней одеждой, которую нам годом раньше купил отец в городе при получении денег за многодетность. Я с Сейт-Джелилом подхватили сундук, чтобы взять с собой, но один из солдат так пнул его ногой, что он вывалился из наших рук и так остался лежать на месте…
Солдат догонял нас, закрыв на замок нашу дверь. Испугавшись, мы босые побрели к машинам, стоявшим в центре села. Завезли нас на товарную станцию г. Евпатории, посадили в завшивленные товарные вагоны с заколоченными окнами. Нашей семье досталось место в углу вагона на нижней полке. Помню, было душно, хныкали сестренки, всю дорогу просили пить, мужчины стали выбивать доски с заколоченных окон.
Мы с Сейт-Джелилом собирали хворост, нашли жестянку, разводили костер и пекли лепешки на костре на непродолжительных, по 10 минут, остановках эшелона
Поезд останавливался в пути далеко от станций. Старшая сестра еще дома успела отсыпать из мешка немного муки, она замешивала тесто. Мы с Сейт-Джелилом собирали хворост, нашли жестянку, разводили костер и пекли лепешки на костре на непродолжительных, по 10 минут, остановках эшелона. Только через неделю нам стали давать на вагон ведро баланды и по 200 грамм хлеба на душу. Не было посуды, ложек для супа, ведер для воды, ели по очереди.
Особенно запомнился путь по казахстанским степям. В вагоне было очень жарко. От голода и болезней умирало очень много людей. Их выносили из вагона и тут же оставляли, не засыпая. Надо было торопиться, кто не успевал сесть в свой вагон, пропадал без вести.
От голода и болезней умирало очень много людей. Их выносили из вагона и тут же оставляли, не засыпая
На конечный пункт, в город Чирчик Ташкентской области, мы прибыли 4-5 июня. Поезд довез нас до поселка Таваксай недалеко от Чирчика. Все барахло наше пропарили, а мы искупались в бане, пришлось долго ждать. Тут же рядом был базарчик, где продавали всевозможные заморские фрукты, девочки плакали, просили их, а у отца не было ни копейки. Он с горечью вспоминал, как последние деньги накануне выселения сдал в сельсовете офицеру в счет ежегодного налога на скотину и птицу.
Нас от смерти спасло то, что отца вскоре послали работать в подсобное хозяйство завода: он отсыпал часть корма, выделяемого лошадям и ослам
Отец должен был работать в кузнечном цеху грузчиком, а сестра – там же штамповщицей. Не хватало рабочих рук в литейном и кузнечном цехах. Всех подростков и стариков направляли именно в горячие цеха, мало кто из них дожил до старости, а молодежь умирала, не дожив до 50 лет. Молодым парням за сверхурочную и авральную работу в конце рабочего дня наливали спирт, все они пристрастились к пьянке. Нас от смерти спасло то, что отца вскоре послали работать в подсобное хозяйство завода: он отсыпал часть корма, выделяемого лошадям и ослам. В этот период он и меня взял в помощники: ночью я дежурил в конюшне, а днем пас коров и овец. Мне тогда было 12-13 лет, мои сверстники ходили в школу, а я целыми днями был на поле. Я завидовал своим друзьям, хотелось учиться, подбирал обрывки газет и пытался читать.
Слег отец. Заболел и младший брат Билял... Они так и не смогли оправиться. Похоронили их
В цехкоме завода сестре выделили в помощь 3 метра марли, она сшила из нее платьица младшим сестренкам. На один сезон им хватило носить их. Слег отец. Заболел и младший брат Билял, мы побоялись обратиться к врачам, так как они всех направляли в больницу, а оттуда крымских татар не выписывали живыми. Но они так и не смогли оправиться. Похоронили их.
Вскоре к нам приехала двоюродная сестра Хатидже. Ее семья попала в Фергану, и вся погибла от голода. Стали жить на 9 кв.м. 6 человек. Спали на цементном полу, верхняя одежда заменяла нам матрац. В 1943 году в возрасте 13 лет я поступил в ГПТУ. Комендант Бузаев добавил мне 2 года, чтобы зачислили туда. Окончив первый класс в Крыму на крымскотатарском языке, общаясь на нем с окружающими, я попал в русскоговорящую среду, но помогло то, что таких мальчиков как я было много. В те годы какие-то внешние силы провоцировали драки между русскими и крымскими татарами. С этих лет у меня шрам на голове.
На этом наши беды не закончились. Мою семью, а нас было 4 человека – брат Сейт-Джелил и две младшие сестренки – в 1952 году весной выселили из Чирчика в Верхне-Чирчикский район Ташкентской области. Выселяли неблагонадежных, согласно спискам спецкомендатуры. Вывозили нас на грузовиках в сопровождении солдат НКВД, собрали выселяемые семьи у горкома партии.
Нас там не ждали: негде было жить, расселяли по семьям колхозников в палатки, где раньше жили и разбежались вольнонаемные девушки. Меня с братом определили работать в мочильной яме кенафно-джутового завода, где вымачивали джут по пояс в воде. Сестренки пошли в школу в первый класс. Но старшей уже было 14 лет, и она постеснялась учиться с малышами. Она оставалась одна дома по хозяйству, никто из школы не побеспокоился насчет нее.
От недоедания и тяжелой работы мы страшно похудели, ходили как тень
Работать в мочильной яме было тяжело, а платили нам на двоих 100 рублей в месяц, которых еле хватало на еду. На обед хлеб запивали половиной литра воды с карамельками, а вечером сестренка ежедневно варила нам суп из самодельной лапши. От недоедания и тяжелой работы мы страшно похудели, ходили как тень. Вечером смотрели на закат над Чирчиком, мечтая вернуться туда. Только после 1956 года мы возвратились в Чирчик.
Я не умел ни читать, ни писать. Испытывал неловкость, краснел, когда просил кого-нибудь написать за меня заявление. Поступил в четвертый класс школы рабочей молодежи при заводе, окончил десятый класс в 1962 году. Три года поступал в филиал политехнического института, окончил его в 1972 году. Зато оба моих сына окончили мехмат Московского государственного университета, а один из них окончил там же и аспирантуру.
Выйдя на пенсию в 1992 году, вернулся в Крым, купил земельный участок и начал строиться. Трудно было со стройматериалами, но за 10 лет построил дом и заболел…
(Воспоминание от 26 ноября 2009 года)
К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: