Радио Свобода продолжает серию публикаций – показания свидетелей и документы – о рабском труде в российских колониях и тюрьмах. Начало читайте здесь.
Юрист Светлана Бахмина, бывший менеджер компании ЮКОС, была осуждена в апреле 2006 года по делу ЮКОСа на 7 лет лишения свободы в колонии общего режима. Суд второй инстанции сократил срок наказания на полгода. По закону женщина, имеющая малолетних детей, может ходатайствовать об отсрочке исполнения приговора до достижения младшим ребенком 14 лет. Однако Светлане в отсрочке было отказано: суд сослался на тяжесть преступления («присвоение или растрата чужого имущества с использованием служебного положения»).
Бахмина отбывала наказание в мордовской ИК-14. Во время долгого свидания с мужем (трое суток) Светлана забеременела. Тем не менее суд дважды отклонил ее ходатайство об условно-досрочном освобождении. Светлана родила дочь в колонии. Правозащитники организовали кампанию за помилование Бахминой, в которой приняла участие и вдова академика Сахарова Елена Боннэр, обратившаяся с открытым письмом к Людмиле Путиной и Светлане Медведевой. Петиция под обращением к президенту России собрала 60 тысяч подписей. В итоге в апреле 2009 года суд постановил освободить Светлану Бахмину условно-досрочно.
Вот что Светлана рассказывает о родах и материнстве в местах лишения свободы:
Я сталкивалась с беременными еще в СИЗО, куда они попадали, уже будучи в положении. Их беременность никак не облегчала установленную им меру наказания. Помню, в изоляторе была женщина, которая ходила на заседания с огромным животом, будучи уже на восьмом-девятом месяце. Я удивилась: что же нужно было совершить, чтобы тебя заключили на таком сроке беременности. Оказалось, вполне ординарный случай: кража из супермаркета. В итоге она родила в СИЗО, и только через месяц удалось уговорить, чтобы ее выпустили под подписку о невыезде. Я видела в автозаках женщин, которые ездили на суды с младенцами на руках. Испытание непростое: две клетушки, одна женская, другая мужская, в каждой по 30 человек, большинство из которых курит.
Когда заключенной приходит срок рожать, ее под конвоем везут в больницу. «Рожает она пристегнутая наручниками, – говорит Светлана, – чтобы, видимо, не сбежала во время родов»
Когда заключенной приходит срок рожать, ее под конвоем везут в больницу. «Рожает она пристегнутая наручниками, – говорит Светлана, – чтобы, видимо, не сбежала во время родов».
Беременность – нелегкое испытание и на воле. А в колонии оно много тяжелее:
Когда я узнала, что беременна, то, конечно, испытала шок, но вопрос, оставлять ли ребенка, даже не стоял. Наверное, меня спасало то, что это был не первенец. Надеялась на свое здоровье и крестьянские корни... Жизнь мою никто не облегчил: в 6 подъем, в 10 отбой, в течение дня ни присесть, ни прилечь, рожавшие женщины поймут, что это значит. Прежде всего это тяжело морально, ты постоянно беспокоишься о здоровье ребенка.
Когда приближается время родов, осужденную переводят в колонию, где есть дом малютки – ясли для грудных детей. Из 46 женских колоний такие дома есть только в 13. Работают в этом доме не специалисты, а другие осужденные. После родов мать и ребенка везут обратно в колонию: его – в машине скорой помощи, ее – в автозаке.
Мама живет с ребенком месяц или максимум два в доме малютки, а дальше она возвращается обратно в отряд и может посещать ребенка в обед и вечером на час. Разумеется, ни о каком кормлении речи не идет. В принципе она может кормить и после возвращения в отряд, но физиологически это сложно: процесс образования молока требует постоянного кормления, нужно сцеживаться, а для этого нет гигиенических условий. Моешься-то раз в неделю, туалет на улице. Поэтому, как правило, кормление прекращается через два месяца. Из-за этого разрыва с ребенком происходит самое страшное: постепенно материнские чувства притупляются.
Когда ребенку исполняется три года, его переводят в детский дом, а мать остается в колонии отбывать свой срок.
Иногда делают поблажку: оставляют еще на полгода, если мама должна выйти в течение этого времени. По закону существует некая возможность встречаться с ребенком в детском доме, но в реальности его администрация не хочет брать на себя обузу возить ребенка к маме, а у нее, соответственно, тоже нет такой возможности. Поэтому дети остаются одни именно в том возрасте, когда им так нужна мама.
По словам Светланы Бахминой, женщине в колонии особенно трудно соблюдать личную гигиену:
На зоне очень важно, есть ли у тебя поддержка с воли или нет. Заработать на такие банальные вещи, как мыло, прокладки, очень тяжело. За сигареты, еду берут дополнительное дежурство, стирают кому-то.
Что касается условий труда, то она фактически подтверждает письмо Толоконниковой:
Если на работе ты не успеваешь прошить свою партию, то следующая женщина, стоящая за тобой на конвейере, не успевает прошить свою. Наказывают за это всех: дают меньше денег. Доходит вплоть до драк, в ход идут и ножницы, и табуретки.
После освобождения Светлана Бахмина учредила благотворительный фонд «Протяни руку». Он занимается благоустройством домов малютки, оказывает помощь освободившимся женщинам с маленькими детьми: снабжает их всем необходимым для малыша на первое время, помогает в социальной реабилитации.
***
Юрист Ольга Романенкова была осуждена в декабре 2009 года на 15 лет лишения свободы за мошенничество в особо крупном размере и отмывание денежных средств, приобретенных другими лицами преступным путем. Вину в мошенничестве признала. Суд не принял во внимание наличие у нее троих малолетних детей. Суд второй инстанции снял обвинение в отмывании преступных доходов и сократил срок наказания до 8,5 лет. Она продолжает отбывать его в колонии-поселении в поселка Ёдва Республики Коми. Колония-поселение – это пенитенциарное учреждение с наиболее мягким режимом.
Но начинала она отбывать наказание в женской колонии общего режима – ИК-6 в поселке Шахово Орловской области. Ольга рассказывает:
В июле 2010 года я прибыла в женскую колонию ИК-6 в поселке Шахово. Меня распределили на швейное производство шить прорезные карманы. Это самая сложная операция, которая вообще бывает.
Я не умела шить вообще. До этого строчила что-то лишь в детстве на швейной машинке «Зингер» у бабушки. В колонии же через три дня мы были должны выдавать норму. Всем, кто приехал вместе со мной и кого посадили за швейные машинки, через неделю сделали взыскания за невыполнение норм выработки.
Условия труда в швейком цеху были точно такими же, как в колонии Толоконниковой:
Работали иногда по 16-18 часов в сутки. Формально смена восьмичасовая, но всех заставляли расписаться в ведомости, что мы сегодня готовы проработать еще, скажем, 8 часов
Я только в Шахово узнала, что такое лечь в кровать, положить голову на подушку и сразу отключиться. Работали иногда по 16-18 часов в сутки. Формально смена восьмичасовая, но всех заставляли расписаться в ведомости, что мы сегодня готовы проработать еще, скажем, 8 часов.
К тем, кто не соглашался работать дополнительно, применяли меры бригадиры. Ими в основном ставили женщин, уже отсидевших по одному сроку. Неуспевающих девочек били. Уводили в помещение, где склад, откуда потом доносились удары, как будто мешок кидают об стену.
Ольга утверждает, что от усталости на швейном производстве высокий травматизм.
Чаще всего девочки прошивали себе пальцы, задремав от усталости за машинкой.
Условия для удовлетворения гигиенических потребностей женщин в Ёдве тоже неудовлетворительны:
На территории женского участка есть баня, но ее разрешают посещать только два раза в неделю: в субботу и в воскресенье. Парная работает только в субботу. В другие дни можно принять душ в общежитии отряда. Раньше туда можно было попасть каждый день в 9 утра, потом это запретили.
Ольга подтверждает рассказы других осужденных о постоянных поборах.
Обычно такая работа идет через завхоза отряда. Он подходит к заключенным и говорит, что нужно собрать столько-то денег для того, чтобы такие-то работы сделать в отряде, или что-то приобрести для поддержания чистоты или ремонта (краску, например, моющие средства, вплоть до мешков для мусора).
Я, например, покупала, покупала, покупала для колонии все эти кисточки, краски и так далее. За мой счет был отремонтирован спортзал. Мне родители микроволновку привезли, которая у нас в общежитии отряда на кухне стоит.
На все эти нужды колонии выделяются средства из федерального бюджета. Эти деньги, очевидно, присваиваются администрацией.
В конце концов Ольга отказалась платить. Кроме того, она, как юрист, стала помогать другим осужденным добиваться через суд соблюдения своих законных прав. И то и другое не понравилось сотрудникам администрации. Ее избили. Она подала жалобу. Ей устроили провокацию – подбросили запрещенный мобильный телефон. Поместили на 15 суток в штрафной изолятор – одиночную камеру для нарушителей режима. Ольга объявила голодовку, однако никто из вышестоящего начальства о ней даже не узнал. Спустя девять суток она голодовку прекратила. Тем временем администрация подала в суд ходатайство о переводе Романенковой из колонии-поселения в колонию общего режима. Ольга подала прошение о помиловании, но комиссия по помилованию Республики Коми отказала ей. Ольга продолжает бороться за свои и чужие права.
Так и увеличивается мое дело, в котором уже семь томов. Многим не понятно, зачем я все это делаю – все равно бесполезно. А затем сами бегут ко мне и строятся в очередь за помощью и консультациями. Очень верную вещь мне как-то сказал один из моих адвокатов, который тоже сидел: «В первые шесть месяцев пребывания на зоне ты работаешь над своим авторитетом, а все остальное время – твой авторитет работает на тебя». Он оказался прав. Везде, где я отбывала наказание, меня уважали. Даже администрация. Самое важное и приятное, когда видишь результаты своей работы.
Я считаю самой большой утопией убеждение, что существующее положение вещей может оставаться в неизменном виде.