17 марта – 120-летний юбилей писателя и правозащитника Алексея Костерина. Хотя имя его сегодня почти забыто – личность эта заслуживает внимания и памяти потомков.
Алексей Костерин родился в селе Нижняя Бахметьевка Саратовской губернии. После окончания реального училища работал журналистом. В январе 1917 года арестован по обвинению в принадлежности к партии большевиков, но вскоре освобожден. Затем пять лет он прожил на Северном Кавказе и в Закавказье. Участник Гражданской войны, коммунист, в начале 1920-х – военный комиссар Чечни, затем секретарь Кабардинского обкома РКП (б). Прожив на Кавказе всего несколько лет, Костерин был им очарован на всю жизнь, а еще больше – людьми Кавказа.
Алексей Костерин
С 1922 года он жил в Москве, занимался художественной литературой и журналистикой.
В мае 1938 Костерин был арестован как «социально-опасный элемент». Приговор – пять лет исправительно-трудовых лагерей. Срок Алексей отбывал на Колыме. Лишь спустя пятнадцать лет, уже после смерти Сталина, в 1953-м, он вернулся в Москву. А через два года был реабилитирован Верховным судом СССР, восстановлен в Союзе писателей и в партии.
По словам внука Алексея Смирнова, «дед был «крутым», как сейчас говорят молодые... Колымчанин, «старый каторжанин», как он себя называл. Да и звали его на Колыме «Батя», что очень заметно по его «классической» фотографии, которая многократно опубликована в различных изданиях... Помню, что основные воспоминания деда были связаны с Чечней да с Колымой».
Как-то шли мы в начале 60-х мимо магазина, рассказывает Смирнов, а у входа бабуля продает семечки. Вдруг к ней подходят двое дружинников, начинают ее прогонять – тогда это называлось «спекуляцией». Бабка плачет, а дружинники ей и говорят: давай-ка, насыпай нам в карманы, тогда отпустим.
«Дед мгновенно налился кровью и заорал на них... страшно так, я ж маленький был. Лишь позже я узнал – лагерный, тюремный был этот взрыв. И «молодцы» те тоже перепугались, почуяв необычную такую энергию, сразу смылись. Примерно так же он реагировал и на куда более страшные вещи, вроде геноцида тех народов, которые так любил, особенно кавказцев. Оттуда он принес в семью особые традиции справедливости, поведения, в том числе уважения к старшим, неприязни к любому шовинизму, превосходству одной какой-то нации».
Алексей Смирнов
В небольшой однокомнатной квартире Алексея Евграфовича постоянно гостили то чеченцы, то ингуши, а позже крымские татары. По воспоминанию внука, он часто засыпал под громкие споры, в которых звучали слова: «права наций... тюрьма народов... самоопределение...».
Однажды друг деда, чеченский писатель Халид Ошаев преподал Алеше урок.
«Мы, мальчишки, кричали: «армяшка!».
– Алексей! А ну иди сюда.
– Чего, дядя Халид?
Крепко взял за ухо и раздельно:
– Если я. Еще раз. Услышу. Такое слово…
Было больно и непонятно – за что?! Подумаешь, у нас во дворе ребята орут и похлеще.
Обиделся я ужасно. Но запомнил – на всю жизнь».
Алексей Костерин и Халид Ошаев
В середине 1960-х вокруг Костерина и его друга, старого большевика Сергея Петровича Писарева, сформировался кружок инакомыслящей молодежи. В 1966 к кружку присоединился генерал-правозащитник Петр Григоренко. Костерин и познакомил его с проблемами «наказанных народов». Статья Алексея Евграфовича «О малых и забытых», написанная в 1967 году, получила широкое хождение в самиздате и была популярна среди крымских татар.
Банкет в честь 72-летия Костерина, устроенный весной 1968 года крымскими татарами в ресторане московской гостиницы «Алтай», – знаменательное событие в истории правозащитного движения СССР. Болезнь помешала Костерину присутствовать на банкете, однако его друг Григоренко произнес там речь, которая была встречена овацией.
Алексея Евграфовича и Петра Григорьевича роднило то, что оба были уверены в справедливости марксистско-ленинского учения
Один из крымских татар сказал на встрече: «Олицетворением совести России является Костерин и его единомышленники-демократы. Их помощь нашему народу вносит в наше национальное движение новый момент, который значительно облегчит нашу борьбу и ускорит время торжества прогресса. Я уверен, что величие России будет определяться именно количеством таких людей, как Костерин».
Алексея Евграфовича и Петра Григорьевича роднило то, что оба были уверены в справедливости марксистско-ленинского учения. Оба считали, что надо вернуться к «ленинским нормам» партийной жизни. Да и как не быть им в том уверенными, если всю жизнь отдали за идею торжества пролетариата – один был писателем, а другой генералом.
Вспоминает Алексей Смирнов: «После вторжения советских танков в Чехословакию в 1968 году сердце деда не выдержало. Он отослал свой партбилет в Центральный комитет с осуждающим письмом. Его вызвали в райком партии, я пошел с ним. А там тетки ходят по коридорам, низкие, кривоногие, с усами, в пиджаках и с беломоринами в зубах. Они вызвали деда в кабинет. Я услышал его странный крик... Мы еле добрели домой, и я не знал, как ему помочь. Он слег, и через два дня у него не выдержало сердце. Я его держал, пытался приподнять, думая, что так ему будет легче, но дед вдруг весь покраснел, захрипел и сделал долгий, облегченный выдох… Петр Григорьевич приехал немедленно. Вошел молча, не поздоровавшись, уронил палку и сразу прошел к дедовской кровати. Почти упав на деда, он обнял его и закричал:
– Алешка!!! Алешка… Что же ты наделал?.. Как же я без тебя?!..
Странно, он же войну прошел, сколько раз видел смерть, почему же он так? – думал я».
Похороны Костерина превратились в волнующую демонстрацию солидарности и братства народов – с проникновенными речами выступили и чеченцы, и ингуши, и крымские татары. Выступление Петра Григоренко на панихиде не случайно называется «Подвиг воина гигантский» – и оно выразило общую боль.
Петр Григоренко, Нина Буковская (мать Владимира Буковского), Зинаида Григоренко
«Наши ряды поредели, и утрату эту мы ничем восполнить не можем. В наших рядах мы, видимо, еще долго будем ощущать большую брешь, а в сердцах – неутихающую боль. Вот почему, выражая вам самое сердечное соболезнование, я одновременно соболезную всем его друзьям, всему демократическому движению, особенно всем борцам за национальное равноправие малых наций. Они потеряли в лице Алексея Костерина горячего и непоколебимого, умного и душевного своего защитника. Я вижу здесь представителей многих наций. Их было бы куда больше, если бы люди вовремя узнали о его кончине. Но, к сожалению, наша печать не пожелала оповестить об этом, а телеграф позаботился, чтобы некоторые телеграммы шли не очень быстро. В Фергане, например, телеграмма получена только вчера вечером. Поэтому, выражая соболезнование всем вам, я одновременно не могу не выразить своего возмущения и презрения тем, кто всячески пытался помешать нам провести похороны достойно того, что заслужил этот человек.
Дорогие товарищи! И моя душа стонет от горя. И я плачу вместе с вами. Особенно соболезную я вам, представители многострадального крымскотатарского народа. Многие из вашей нации знали Алексея Евграфовича при его жизни, дружили с ним. Он был всегда с вами и среди вас. Он и останется с вами. Думаю, что Нурфет, звонивший вчера из Ферганы, выразил общее мнение вашего народа, когда заявил: «Мы не признаем его смерти. Он будет всегда жить среди нас». Вы знаете, что Алексей Евграфович питал чувства большой любви к вашему народу. Недаром он и прах свой завещал крымским татарам. И мы – Вера Ивановна и все его друзья – выполним этот завет и перевезем урну с его прахом в Крым, как только будет восстановлена крымскотатарская автономия на земле ваших предков. Верьте, Костерин будет продолжать бороться за это».
Могилы Алексея Костерина нет в Крыму. Но память о нем живет среди благодарных ему крымских татар
Страстная, проникновенная речь прощания Петра Григоренко с самым близким другом заканчивалась словами: «Свобода будет! Демократия будет! Твой прах в Крыму будет!».
Могилы Алексея Костерина нет в Крыму. Но память о нем живет среди благодарных ему крымских татар. Его именем названа одна из улиц Симферополя, где сегодня обустраиваются возвращающиеся на родину крымские татары. А по соседству с ней находится улица Петра Григоренко – как это было и в их жизни…