В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194 111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В рамках 73-й годовщины депортации Крым.Реалии совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.
Я, Асан Сарыбилял, крымский татарин, родился 20 декабря 1936 года в деревне Ускут (с 1945 года с. Приветное – КР) Алуштинского района Крымской области.
На момент выселения в состав семьи входили: мать Ава Сарыбилял (1919 г.р.), сестра Гулистан Сарыбилял (1939 г.р.), сестра Сайде Сарыбилял (1941 г.р.) и бабушка Фадме Сарыбилял (около 75 лет).
Накануне выселения семья проживала в деревне Ускут Алуштинского района Крымской АССР. Наш дом (нынешний адрес – ул. Горького, 25) был длинный, на одной стороне жили мы, а на другой жил мой дядя (брат отца) с семьей в составе: жена Анифе Сарыбилял (1915 г.р.), сын Мустафа Сарыбилял (1933 г.р.) и дочь (имени не помню, 1941 г.р.). Бабушка жила в комнате посредине дома.
Около мечети жил мой дед по матери Джебар Татар с семьей: его жена (имени не помню), дочь Муджайде Татар (1929 г.р.) и сын Муджаит Татар (1933 г.р.). Они при выселении попали в Ферганскую область. Дедушка и бабушка умерли, Муджайде и Муджаит попали в детдом.
На момент депортации мой отец Али Сарыбилял (1906 г.р.) был на войне, дядя Билял Сарыбилял (1909 г.р.) вместе с соседом Усеин-агъа Чолаком находились в Трудармии в Тульской области.
На окраине поселка у нас был виноградник и яблоневый сад. Наш дом отец и дядя построили в 1930-31 годах, потом женились, привели невест. У нас был домашний скот: лошадь, корова и бараны.
18 мая 1944 года ночью сильно постучали в дверь. Мама соскочила с кровати, и спрашивает: «Кто там?». За дверью раздалось ругательство. Мама боялась открывать. После очередного удара дверь открылась. Зашли трое военных, двое были с автоматами, один из них, видимо, был офицер, стал громко говорить, но мама ничего не поняла. Офицер что-то сказал солдату и сам ушел. Все мы плакали и не понимали, что происходит. Солдат стал объяснять более понятными словами. После этого мама одела нас, собрала в простыню одежду, кое-какие вещи и вышла во двор. Солдат маме объяснил, что надо взять продукты, что долго и далеко поедем. Мама зашла в сарай и в ведро набрала муку, брынзу. В это время вышли бабушка и семья дяди Билял-агъа. Все мы пошли на улицу. На улице было уже много народа. Все шли в сторону мечети в сопровождении солдат. Некоторые плакали, другие молча шли, не понимая, что происходит.
Некоторые плакали, некоторые молились, некоторые молча ехали. Куда нас везут? Что с нами будет?
Около мечети мы провели целый день. К вечеру нас погрузили в грузовые машины, и мы поехали. Все плакали и молились. Ехали через лес. Когда приехали на станцию, стало уже темнеть. Полно было народа, окруженного солдатами. Ночью нас погрузили в товарный вагон, и поехали. Когда мы проснулись, было уже светло и солнечно. В вагоне в основном были дети, женщины и старики. Некоторые плакали, некоторые молились, некоторые молча ехали. Куда нас везут? Что с нами будет?
Посреди вагона было огорожено и стояло ведро. Мы, дети, сначала в туалет ходить стеснялись, потом все-таки ходили в ведро.
Ехали с закрытыми дверями, около нас было маленькое окошко с сеткой, и мы смотрели в него по очереди. Мы ехали двое или трое суток, не останавливаясь, двери оставались закрытыми, дышать было тяжело. Моя бабушка заболела, поднялась температура, стала тяжело дышать, все звала сына: «Али! Али! Али!». Мама не знала, что делать.
Наконец поезд остановился. Дверь открыли. Все схватили кастрюли, побежали искать воду. Мама тоже побежала и принесла немного воды. Мы моментально выпили всю воду – очень хотелось пить, и опять остались без питья.
В населенных местах поезд не останавливался, двери закрывались.
Когда поезд делал остановку, все бежали искать воду и ставить кастрюли, чтобы что-нибудь приготовить. Иногда это удавалось, а иногда нет – раздавался гудок поезда, все хватали кастрюли и бежали к вагонам. Мама нас кормила баландой, приготовленной на воде из муки. Иногда давали сухари с плесенью, мы мочили в воде и ели. Многие болели. Бабушка молча лежала. Мама заставляла ее проглотить несколько ложек баланды. Бабушка не плакала, но часто по щекам текли слезы.
Чем дальше мы уезжали, тем тяжелее было. Завелись вши, спать было тяжко. Больных становилось все больше. В нашем вагоне умерших не помню. А в соседних вагонах умирали. На остановках мертвых выносили и пытались хоронить. Особенно тяжело было, когда проезжали казахстанские пески, стояла невыносимая жара.
В середине июня прибыли в Узбекистан. Нас выгрузили на станции Красногвардейская Булунгурского района Самаркандской области Узбекской ССР.
На второй день нас, три семьи (семью дяди Билял агъа – 3 человека, семью Усеин агъа Чолак – 8 человек и нашу семью – 4 человека; всего 15 человек – женщин и детей) загрузили на телегу и привезли в отдаленный колхоз.
Поселили нас в домик посреди свекольного поля, где бригада хранила инвентарь и инструменты. Одно большое помещение на три семьи. Постелили солому. Бригадир привез несколько старых грязных матрасов. Вот так обустроились на новом месте. Недалеко от нас текла речка Булунгур. Вода в ней была желтая и мутная. Вот этой водой и сказали пользоваться для питья.
Спасало нас то, что много вокруг было фруктовых деревьев, и мы в основном питались фруктами
На второй день пришел комендант, переписал всех и заставил расписаться. Объяснил, что из этого района никуда уезжать не разрешается, невыполнение этого требования грозит 20 годами тюрьмы, каждые 10 дней нужно приходить и расписываться. И ушел. Комендатура находилась в 7-8 километрах от нас в совхозе «Булунгур». После этого пришли председатель колхоза и бригадир, сказали: «С завтрашнего дня выходите на работу убирать свеклу и чистить арыки. За продуктами будете ездить в район, там, в 12 км отсюда, находится склад».
Взрослые (с 15 лет) работали с утра до вечера. Дети оставались дома. Бабушка лежала, стонала и все время молчала. Через некоторое время заболели малярией жена и дочь Билял- агъа.
Мы собирали с убранного поля свеклу, смешивали с мукой и ели. Через месяц умерла бабушка. Бригадир прислал старика-узбека с телегой, запряженной ишаком. Бабушку завернули в тряпки, положили на телегу. Старик-узбек, мой двоюродный брат Мустафа и я пошли на кладбище. Мы с кетменем выкопали яму глубиной около 0,5 метра и похоронили бабушку.
Спасало нас то, что много вокруг было фруктовых деревьев, и мы в основном питались фруктами. Так прошло лето, пришла зима, стало холодно. Фрукты кончились. Мама ходила за продуктами в районный центр. Иногда удавалось что-то получить, а чаще – возвращалась впустую. На расстоянии 6-7 км были пшеничные поля. После уборки пшеницы, мы, дети, ходили собирать колоски. Иногда подъезжал на коне объездчик, отбирал у нас колоски, бил кнутом и выгонял с поля.
Когда мы болели малярией, приходила русская женщина и давала желтые таблетки. После этих таблеток мы поправлялись. В конце ноября заболели жена дяди Анифе и ее дочь, через 10 дней они умерли.
Наступил 1945 год. В феврале умерла моя сестренка Сайде. Пришло лето 1945 года, появилась трава. Собирали траву, мелко ее нарезали и, смешивая мукой, варили. Колхоз на трудодни дал полмешка муки на всех. Экономили, как могли. Когда мать в очередной раз была в районе, ей знакомая с нашей деревни сказала, что мой отец и еще несколько мужчин погибли на море при переправе. Мама пришла домой, обняла нас и горько плакала. Весной заболела жена Усеин-агъа Чолака, через некоторое время она умерла. Установилась жара, почти все заболели дизентерией. Старуха-узбечка принесла какие-то травы. Заваривали и через каждые два часа пили.
Прошли лето, осень, наступила вторая зима. Холодная, страшная и голодная зима. Посреди комнаты сделали очаг и топили. Дым выходил через дыру. Потом дыру закрывали и ложились вокруг очага. Узбеки называли очаг «сандалом».
Наступил 1946 год. Умерли четверо детей Усеин-агъа Чолака.
Меня спасло то, что я ходил по кишлакам и просил подаяние, когда приносил родным лепешки хлеба, то были все рады.
В январе 1946 года было холодно и снег. Мы все лежали вокруг сандала. Нас осталось 7 человек из 15-ти.
Отец сел на пороге и заплакал. Я до смерти не забуду, как отец плакал! Если бы он нас не нашел, мы бы все умерли
Вдруг открывается дверь, и на пороге появляется человек в шинели. Отец!!! Мама вскочила. Все были в шоке. Не верилось, что отец вернулся. Отец сел на пороге и заплакал. Я до смерти не забуду, как отец плакал! Если бы он нас не нашел, мы бы все умерли. Летом 1946 года вернулись из Трудармии Билял-агъа и Усеин-агъа Чолак. С разрешения коменданта переселились в виноградный совхоз Булунгур, отделение № 1
В 1948 году я пошел в первый класс. В 1957 году меня призвали в армию, вернулся в 1960 году. Поехал в Ташкент, поступил в электромеханический техникум. Работал в стройтресте энергетиком. С 1975 года работал главным энергетиком в Ташавтотехобслуживании. Получил квартиру. Женился. Родились трое детей.
Переехали в Крым в 1991 году. Построились. В настоящее время я – пенсионер. Жена Нурзаде Сарыбилял – пенсионерка. Сыновья Сервер и Ридван – работают. Дочь Эльвира живет и работает в Ялте. У всех семьи. У меня шестеро внуков.
(Воспоминание датировано 28 октября 2009 года)
Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: