18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.
Я, Садика Мамутова, крымская татарка (1928 г.р.), уроженка села Карангит (с 1945 года Раздольное, ныне исчезнувшее – КР) Джанкойского района. В 1930 году мы переехали в село Беш Къурткъа (с 1948 года Тамбовка – КР) Сейтлерского (Нижнегорского) района Крымской АССР.
Я была свидетелем тотальной депортации крымскотатарского народа 18 мая 1944 года.
На момент выселения в состав семьи входили: отец Аблямит Мамутов (1887 г.р.), мать Хатидже Мамутова (1897 г.р.), сестра Ребия Мамутова (1914 г.р.), я, Садика Мамутова, сестренки Медия Мамутова (1930 г.р.) и Рефика Мамутова (1933 г.р.), сестра Зейнеп Мамутова (1925 г.р., ее угнали в Германию), брат Абкадир Мамутов (1916 г.р., в феврале 1944 года мобилизован в трудовую армию в город Гурьев, находился там по 1947 год).
На момент депортации семья проживала в селе Беш Къурткъа Сейтлерского района Крымской АССР. Жили в своем доме, имели приусадебный участок, домашнюю скотину (овцы, коровы, куры, индюки).
Папа, мама, сестра и я работали в колхозе на табаке. Все мужчины были на фронте, остались одни старики, женщины и дети. Было трудное время, с утра до вечера в колхозе работали, приходили домой и работали дома. Зерно молоть в колхозе не могли, мололи зерно дома вручную: когда отступали, все ближайшие мельницы разбомбили, взорвали.
Мы все спали, нас разбудили, подняли, заставили подойти всех к двери. Нашу постель, подушки вытрусили, сказали, что ищут оружие. Ничего не нашли
18 мая 1944 года, в 4 часа утра, пришли 2 вооруженных солдата и сержант. Мы все спали, нас разбудили, подняли, заставили подойти всех к двери. Нашу постель, подушки вытрусили, сказали, что ищут оружие. Ничего не нашли. Потом сказали: «Быстро одевайтесь, вас высылаем, берите необходимую на дорогу одежду, хлеб, продукты. Всего 15 минут, быстро шевелитесь, сейчас приедет бричка». Мы растерялись, не знали за что браться. Подъехала бричка, мы начали как попало собирать вещи: взяли 2 подушки, 2 одеяла, одежду, 2 чашки и кастрюлю, несколько ложек и кружку (они нам в дороге пригодились), полбулки хлеба, кувшин сметаны, 10 килограмм муки.
Нас всех, а также моих соотечественников, проживающих в селе Беш Къурткъа, собрали возле конюшни, потом погрузили в полуторки и повезли в Сейтлер (с 1944 года Нижнегорское – КР) на железнодорожный вокзал. Там стояло несколько эшелонов на линиях. Нас погрузили в телячьи вагоны, закрыли двери и отправили.
В вагоне не было никаких условий. Из-за того, что не было туалета, мы прорезали дырку в полу вагона. Когда поезд останавливался, все, у кого была посуда, бежали за водой. Бывало так, что кто-то не успевал набрать воду, отставал от поезда и пропадал без вести. Один из них – наш односельчанин Керим-бабай, старик 70 лет.
Питание выдавалось один раз в сутки – ведро баланды на вагон, по кусочку хлеба каждому в сутки. Не было ни чашек, ни кружек. Ели поочередно из случайно захваченной посуды. В пути заболели разными болезнями. От болезней и голода умерло много людей. Хоронить, держать трупы в вагонах не разрешали, поэтому трупы выбрасывали на ходу из поезда.
Нас привезли в Ташкентскую область, Мирзачульский район, станция Голодная Степь. Выгрузили и стали расселять, жара была 50 градусов. Нас распределили в кишлак, поселили в сарае без окон и дверей.
В сентябре 1944 года умер отец, через пять месяцев умерла мать – болела тифом. Мы все тоже заболели тифом – была эпидемия. Мы чудом остались живы
В условиях крайней недостаточности питания, питьевой воды, люди болели и умирали от голода и массовых болезней: малярии, острых кишечных инфекций. В сентябре 1944 года умер отец, через пять месяцев умерла мать – болела тифом. Мы все тоже заболели тифом – была эпидемия. Мы чудом остались живы. Когда папа умер, у нас не было никаких продуктов, в этот день один раз спецпоселенцам дали муку – каждому по 8 кг. Как мы обрадовались: похоронили его по-человечески и эту муку экономно ели. Тогда Узбекистан был неграмотной и отсталой страной. Больным никакой помощи не было, в кишлаке не было ни медпункта, ни медика. Мирзачуль находился в 12 км, никакого транспорта не было. Люди болели и умирали.
Зима 1945 года была очень холодной, в январе каждый день шел снег, мела пурга, до марта и весь март стоял снег. Узбеки говорили, что этот холод мы привезли с собой.
Думали, что поменяем носки на продукты. Снега было по колено, мы ходили по домам, стучались в калитки, нам никто не открывал
Колхозным спецпоселенцам дали несколько килограмм овечьей шерсти, мы из нее вязали носки. Думали, что поменяем их на продукты. Снега было по колено, мы ходили по домам, стучались в калитки, нам никто не открывал. Те, кто открывали, говорили: муки, зерна нет, хотите, вот буряк, лук, зеленая редька. Что делать? Дома нет ничего, приходилось менять носки на редьку, из редьки мама варила борщ.
Скоро мама умерла, мы остались одни. Остро нуждались: в 1945 году давали ссуду 5 тысяч, и мы, не раздумывая, взяли эту ссуду. Но ссуду деньгами не давали, взяли на нее одну козу, 30 кг пшеничной муки, 30 кг ячневой муки и 2 кг хлопкового масла. Ссуду дали с рассрочкой на 5 лет – до 1950 года. Январь-февраль: козу зарезали, муку тоже съели. Эти деньги давали старыми деньгами, а в 1947 году провели реформу и 10 рублей превратились в 100. И мы уже платили новыми деньгами (больше в 10 раз). Каждый месяц относили в сельхозбанк с процентами – более 6 тысяч рублей.
Многие мои соотечественники вербовались на текстильную фабрику в Ташкент. Я тоже хотела, пошла в комендатуру, сказали, что вербовка уже закончилась. Весной в Мирзачуле открыли детдом для бездомных детей. Стоял холод, кто умирал на улице, кто в доме – вот таких на бричку собирали и увозили хоронить.
Старшая сестра работала до войны в Керчи в детдоме воспитателем, документы – комсомольский билет – она сохранила, ее сразу без разговора приняли на работу старшей воспитательницей, она двух сестренок тоже туда забрала. Я одна в колхозе осталась. До Нового года хлопок собирала, заработала трудодни. Получила годовой паек – немного продуктов. Потом сестра сообщила в комендатуру, что я одна осталась, мне разрешили переехать. Поселили в квартире с односельчанами – женщиной и ее дочкой, жили втроем в одной маленькой комнате.
1946 году была карточная система на хлеб, каждый месяц мы в комендатуру ходили отмечаться, там давали талоны на хлеб на месяц. Ежедневно получали по талонам 400 грамм ржаного хлеба, это длилось по 1947 год.
Мой супруг был командиром батареи зенитной артиллерии, воевал с 1942-го по 1945 год... Его, как и всех крымских татар, демобилизовали и со старшиной сопроводили в Ташкент
В 1947 году я вышла замуж. Он был школьным учителем, работал в школе №1 им. Куйбышева. Мой супруг был командиром батареи зенитной артиллерии, воевал с 1942-го по 1945 год. В марте 1945 года их батарея стояла в Румынии – город Плоешти. Его, как и всех крымских татар, демобилизовали и со старшиной сопроводили в Ташкент. Здесь он нашел свою семью, его тоже взяли на учет. О муже – Насибе Абдуразакове – я писала письмо писателю Аблязизу Велиеву для публикации в работе «Герои бессмертны». Статью об этом я прочитала в газете «Голос Крыма», сразу же написала краткую автобиографию мужа, приложив ксерокопию военного билета, удостоверения участника войны, только забыла написать, что он был отличником образования. Про мужа в газете «Голос Крыма» вышла статья в прошлом году. Я тоже работала в этой школе с 1947-го по 1967 год. В 1984 году мой муж умер.
В местах спецпоселений я, мои близкие и все мои соотечественники находились по 1956 год под жестоким комендантским режимом, за нарушение которого была предусмотрена уголовная ответственность. До 1956 года газет, журналов не было. Учиться в учебных заведениях – в школах, ПТУ, техникумах, вузах – не было возможности. Я училась в вечерней школе, в которой и работала днем. Окончила 10 классов на узбекском языке, так как русский язык я не знала. В Крыму мы учились на родном языке, а здесь, в местах спецпоселений, мои соотечественники отдавали детей, в основном, в русскую школу.
(Воспоминание от 16 сентября 2009 года)
К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: