В 20-е годы прошлого века эмигрантка из России Нина Берберова стала публиковать в русских газетах Франции рассказы, которые впоследствии составили цикл «Биянкурские праздники». И тем самым, смею заявить, положила начало новому жанру – описанию будней русской эмиграции и сопутствующим этому психических феноменов. Обширная литература русских эмигрантов расцвела позже, Берберова же была одной из первых; при этом она считала свои рассказы не искусством, а «социологическими очерками».
Ей было интересно фиксировать отличительные черты быта и нравов этих вахмистров и купчих, бывших генералов и их бывших денщиков, курсисток, профессоров и таперов, вдруг вырванных с корнями и тягостно приживавшихся на новой почве. Тех, которых сейчас назвали бы жертвами удвоенного посттравматического расстройства – они еще не остыли от битв с красными, еще вспоминают ужасы бегства и войны, но вот надо жить в почти незнакомой стране, в Европе. Стремясь рассказывать анекдоты из этого нового быта, Берберова больше рассказала о типичных проявлениях беженского сознания.
Если не находишь смысла жить вдали от родины, то уж ничто не спасет, но если нашел, то будешь неубиваемым
Их, этих проявлений и этих признаков, много. Я бы отметил одновременное парадоксальное и снижение, и повышение витальности, живучести. Если не находишь смысла жить вдали от родины, без милых ландшафтов и могил, то уж ничто не спасет, но если нашел, то будешь прямо-таки неубиваемым, со стальным внутренним стержнем. Или же, еще один признак – странное сочетание в одной личности юности и зрелости, когда враз перевернутая привычная жизненная страница вдохновляет на начало новой, с чистого листа, на свободную жизнь без казалось бы сросшихся с тобой слабостей и проблем, но при этом во всем облике уже сквозит неизвестная другим мудрость, и чуткость, и почти старческая сентиментальность. Кажется, будто наш эмигрант успел прожить одну жизнь, умер и вот живет добавочную.
Берберова изображала своих белогвардейцев иронически и даже сатирически, но постоянно у нее прорываются пронзительные фразы. Например: «Никакой жалости не почувствовал я в тот момент. Жалость мы вместе с багажом тогда в Севастополе отставили».
В прошлом пехотинцы и артиллеристы, а теперь рабочие завода «Рено», субботними вечерами они ходят в свое бистро, где можно «выпить чаю из настоящего русского стакана», вспоминают минувшее и спорят: «Дорогой мой Петр Иванович никак не мог согласиться со Щовым, одноротником своим, относительно того, где оба они находились под утро 23 декабря девятнадцатого года. И если по сю сторону известной крепости Б. то почему с ними не было полковника Маймистова? Спор продолжался в тот день с утра, с небольшими перерывами».
В русском бистро и с одноротниками, на час забыв о токарных станках, можно вообразить, «как хорошо было бы, если бы не было ни Перекопа, ни эвакуации, что по болотам не отступали и в Ростове тифом не болели».
Среди той белогвардейской эмиграции писателей было предостаточно, и писателей сильнейших, но они в те первые годы лишь вспоминали, что покинули и кем были; Берберова хотела понять, кем они стали. И, среди прочего, описала сюжет, пожалуй, ключевой для всей будущей эмигрантской литературы, назовем его «сюжетом невозможного возвращения».
Случалось ли тебе мысленно проделывать маршрут от вокзала к родному дому? Эдак часа в 3 ночи, когда все затихло и не спится?
Читатель! Если ты из тех крымских или донецких, которым заказан хотя бы краткий визит в свой город, случалось ли тебе мысленно проделывать маршрут от вокзала к родному дому? В мелочах все представляя, эдак часа в 3 ночи, когда все затихло и не спится? И герою «Биянкурской рукописи» тоже: «Никто не встретился мне в тот поздний час. Я отсчитывал перекрестки, сворачивал по памяти. На какой-то улице мне попалась наполовину сорванная доска «улица Карла Либкнехта».
На этой строке любой читатель, если он бывший симферополец, вздрогнет. Улица Либкнехта! У нас тоже была такая.
И далее: «Она шла той походкой, какой ходят на седьмом десятке люди, врастающие в землю, слегка разводя руками, слегка приседая на коленях. Она стала маленькая, вероятно, очень легкая, была одета в длинную до пят довольно широкую юбку и драповую кофту в талию, на голове у нее был светло-коричневый шерстяной платок. Она перешла улицу у нашего крыльца и взошла по ступенькам. … И тогда я пошел навстречу ей». Это, конечно же, о встрече с матерью.
Которая осталась там, в недосягаемости, встречу с которой воображает герой ночью в чужом городе, беженец, беглец, живший когда-то на улице Либкнехта.
Иван Ампилогов, русский писатель, крымчанин
Мнения, высказанные в рубрике «Блоги», передают взгляды самих авторов и не обязательно отражают позицию редакции
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: