Геннадий Афанасьев: «Трудно жить, пока Крым в оккупации»

В начале мая 2014 года Геннадия Афанасьева задержали в Симферополе. Российские власти обвинили его в терроризме и судили по так называемому «делу Сенцова». В июне 2016 года крымчанина и еще одного украинского политзаключенного – Юрия Солошенко – обменяли на двух осужденных в Украине россиян. В эфире Радио Крым.Реалии Геннадий Афанасьев рассказывает об украинских настроениях в Крыму и жизни после освобождения.

– Возникало ли у вас желание переехать в Киев до событий 2014 года? Или вы связывали свою жизнь только с Симферополем?

– Я много раз был в Киеве. Но всегда говорил себе, что никогда не перееду в этот большой и страшный город, потому что я обожаю свой маленький Симферополь. Я хорошо зарабатывал и при этом хотел быть постоянно в Крыму. Полгода я находился в США, мог получить гринкарту, но я очень скучал по дому. У меня небедная семья, у нас все было хорошо. Поэтому мысли о том, чтобы больше зарабатывать и куда-то переехать, просто не возникали.

– В первые недели российского вторжения вы заняли активную позицию. Понимали ли вы тогда риски того, что делаете?

– Это, скорее, понимала моя мама, она плакала и ругалась. Ей звонили из Службы безопасности Крыма, угрожали. Поэтому она сквозь слезы помогала мне готовить еду, носить ее ребятам в воинские части. А у меня таких мыслей не было. В Киеве я увидел Майдан и как умирают люди. И пусть я воспитан на советском патриотизме, но я понимал, что сейчас происходят большие вещи. Я не видел других вариантов, кроме как выходить и бороться.

– Но ситуация на Майдане отличалась от того, что было в Крыму после 26 февраля. Какой момент вас подтолкнул к волонтерской деятельности?

– Это было 27 февраля, когда зашли военные (российские – КР). Меджлис уже выходил на улицы, но дальше это было бы опасно. Тогда я понял, что украинцы в Крыму не должны опираться только на Меджлис. Мы – огромная нация, государство, движущая сила, на которую должен опираться Меджлис. Я начал искать неравнодушных украинцев, организовывать их. На акции протеста приходили тысячи украинцев. Это было, пожалуй, величайшее дело моей жизни – когда я начал делать что-то ради государства. Я никогда не чувствовал себя лучше, чем тогда. Это было большое увлечение: я не хотел ни пить, ни есть, мне хотелось думать о том, что еще можно сделать. Эта цель к победе давала самое большое воодушевление. В то время для меня лично это закончилось не очень хорошо, но я верю, что в будущем это закончится победой.

– То есть вы не жалеете о своей активной позиции в 2014 году?

– Я бы не хотел пережить все это снова, но и не жалею.

– Пересекались ли вы в то время с Олегом Сенцовым, Александром Кольченко, Алексеем Чирнием?

– Алексея Чирния я знал, потому что он приходил на медицинские волонтерские курсы, которые мы организовывали. Об Олеге Сенцове и Александре Кольченко я слышал, но не виделся с ними.

– Думали ли вы о том, почему именно вас российские силовики назвали «террористами» и объединили в «дело Сенцова»?

– Возможно, к тому времени они хотели заглушить проукраинские настроения (в Крыму – КР). Среди украинцев были лидеры, которые начинали вести за собой других. Это был и Олег Сенцов, и Александр Кольченко. И меня в этот список занесли – не знаю, радоваться или нет. Закончилось все тем, что после этих арестов украинцы начали выезжать на материковую часть Украины. Многие мои знакомые пошли в патриотические добровольческие батальоны на Донбасс.

Началось все с Чирния, который не хотел сидеть дома, но его знакомства оказались неправильными, так как в Крыму очень много предателей. Они следили за ним, записывали его слова, предлагали различные идеи относительно диверсий, провоцировали. И когда они смогли что-то сделать против одного человека, они совершили одновременное задержание всех остальных. Именно потому, что мы были не связаны между собой, были пытки и издевательства – им нужны были признания от нас. Это система, которую отработали следователи ФСБ, потому что они не имели доказательств. Поэтому так жестоко обращались с нами. Но мы вернемся.

– Для человека, который никогда с такими ужасами не сталкивался, это выглядит как блокбастер. Как вам удается это преодолевать?

– Только через год я смог понять то, что со мной произошло. В начале было очень трудно, потому что у меня было не обычное пребывание в тюрьме – я поездил по очень суровым местам, условия моего наказания изменили на максимально жестокие. И даже когда было освобождение: мы ехали в больницу, открылась дверь, президент, сотни журналистов... Мы не были готовы к такому вниманию. И так происходило целый год. Каждый день были интервью, ОБСЕ, ПАСЕ, Лондон, Франция... Я только этим и жил, и это было трудно.

Сейчас я абсолютно изменил образ жизни, не пью и не курю, наладил отношения с родственниками. На тот момент мне было трудно от того, что со мной кто-то есть в квартире – ведь я три месяца был в одиночной камере. Многие люди не понимают, что человек, который возвращается из тюрьмы, уже не такой, как раньше. Мне даже сегодня снилось, что меня снова арестовывают.

Люди, которые выступали за присоединение к России, говорят мне о том, что начинают жалеть об этом. Одни говорят, что хотят в Украину, другие – что Россия их предала. Поэтому нам нужно подумать, как относиться к таким людям: будем ли мы их прощать и каким образом. На востоке Украины в СБУ есть программа «Вернись домой», где сепаратисты могут прийти, попросить прощения и вернуться.

– Это касается людей, которые не совершили уголовных преступлений.

– Конечно. Такая же ситуация в Крыму. Там много людей, которые оказались предателями, но мы должны выработать наше отношение к ним. Если мы относимся к этим людям как к предателям, то они не должны иметь возможность выезжать из оккупированной территории.

Например, знакомые сепаратисты рассказывают, что съездили за границу – в Абхазию. Они посмотрели, как там растут деревья из домов, и теперь едут в Киев делать биометрические паспорта. Но они сепаратисты. И это никак не урегулировано. Эти предатели – среди нас, и они должны чувствовать жесткую руку наказания с украинской стороны. Безнаказанность порождает безнаказанность, а наказание порождает сознание.

– А готовы ли вы простить этих людей?

– За 24 года моей жизни не было ни одной программы в Крыму, где человек мог бы себя на сто процентов идентифицировать с Украиной. Большинство этих людей не видели никакой разницы между Россией и Украиной. И обычным гражданам, по факту, было безразлично, в какой стране жить. Меня воспитывали в Одессе, где дали украинское образование, культуру и традиции. Но у людей, которые были рядом, даже образование в школе был российское. Отказываться ли от этих людей вообще как от украинцев? Я считаю, что нет, если они поняли свою ошибку. Но есть определенная категория граждан – чиновники, должностные лица, военные, которые давали присягу защищать государство. Что бы они ни говорили и как бы не жалели – они все должны быть наказаны.

– Вы виделись с Надеждой Савченко, которая тоже была политзаключенной.

– Когда я увидел Надежду Савченко, она говорила о красивых вещах: фонде политзаключенных, союзе лоббирование интересов и так далее. Но из того, что она сказала, не было реализовано ничего. В то время, когда нужно было это делать, она ездила в «ЛНР», встречалась с сепаратистами. Ее я называю предателем, а не патриотом Украины. Когда наши патриоты хотели поехать к заключенным, они не могли этого сделать. Сепаратисты сказали, что уже приехала Надежда Савченко, подтвердила, что они сидят в шикарных условиях. А потом люди с разорванным желудком умирали на границе.

– То есть у вас нет доверия к ней?

– И много к кому. Многие крымскотатарские организации разочаровали. Есть одно государство – Украина. Есть граждане Украины. Но почему-то определенные люди постоянно разделяют людей на крымских татар, украинцев... Это зарождающийся сепаратизм. Некоторые вообще говорят, что украинцев в Крыму нет. Но простите – как Украина не могла там быть? Конечно, коренной народ – это крымские татары. Но и украинцев там много. Мы вынужденно там не живем, но мы там есть. Я борюсь за политзаключенного, а не по отдельности за украинца, крымского татарина или еврея. Я борюсь за гражданина Украины, жителя Крыма, и мне совершенно безразлично, какой он национальности.

– Есть ли рядом с вами люди, с которыми вы нашли общий язык?

У меня есть команда – это моя семья. Это моя мама, которая и через год после моего освобождения разработала всю экспозицию о политзаключенных в ВР. Это моя бабушка, которая не принимает большого участия, потому что живет в оккупации, но поддерживает словами. Есть другие люди, которые за год подтвердили для меня статус патриотов. Частично это освобожденные пленные из «ЛНР/ДНР». Это военные, которые занимаются реабилитацией, общественные деятели.

– Когда вы вернулись из плена, то активно включились в интернет-жизнь и начали радикально высказывать свою позицию. Часть крымчан вас поддержали, часть – нет, называли «порохоботом». Не думали ли вы о том, что, возможно, нужно было подождать с этим?

– Я не жалею ни об одном посте, который написал в Facebook. Если бы я хотел молчать, то сидел бы в Крыму. Каждый, кто нас слышит из оккупированной части, смотрит телевизор, тот понимает, сколько в России пропаганды против Петра Порошенко и как его ненавидят. Если мне телевидение в России говорит, что мой президент плохой, то я думаю, в первую очередь, для чего им эту информацию распространять. Они это делают, потому что им больно, что у нас есть человек, который продолжает бороться, против них есть санкции, они уже вынужденно отдают граждан – например, Ильми Умерова и Ахтема Чийгоза.

Я не идеализирую президента Украины. Я вижу, что идет война, и у нас есть президент, который на международной арене делает огромные шаги, у нас есть много плюсов. Президент – это человек, которого мы поставили на пост. Будут выборы – сможем избрать другого.

– Когда вы вернулись из плена, были разговоры о том, что вы пойдете в политику. У вас были предложения от реальной политической силы?

– Немного, но были. Я отказался, потому что я вернулся из плена без ничего, у меня возникли материальные вопросы – где жить, что есть и за какие средства. Первый год я работал в общественных организациях, государство мне дало временную квартиру – хочу отметить, что мне ее никто не дарил. Мне предлагали идти помощником народного депутата к людям, которых я уважал. Но хорошо, что я не пошел – меня бы там быстро съели.

Когда я выходил, я пожал руку Медведчуку – все это вспоминают. Да, я ее пожал, потому что я, как человек ранее аполитичный, не знал, кто такой Порошенко, Геращенко, Цеголко, и тем более, я не знал, кто такой Медведчук. Единственные, кого я знал на тот момент, – Янукович, Кучма и такие же политики.

– А чем занимаетесь сейчас?

– Работаю в IT-компании. Я зарабатываю достаточно много денег и могу из своих налогов платить повышенную пенсию, например, шахтеру. Поэтому, если у меня будут в дальнейшем предложения (пойти в политику – КР), это уже будет испытанием: отказаться от половины зарплаты и пойти неизвестно куда, чтобы за моей спиной было много грязи, или жить счастливо. Мне кажется, я выберу «много грязи», потому что трудно жить, пока Крым в оккупации.

– Что вы скажете при первой встрече с Олегом Сенцовым?

– Мне трудно ответить. Для меня это была и остается огромная вина. Я давал показания, пусть и под пытками, но это ничего не меняет. Кроме слов извинения мне нечего добавить.

(Над текстовой версией материала работала Катерина Коваленко)

Блоги Геннадия Афанасьева о жизни в заключении – здесь