Дляра Суфьянова: «Люди старались прежде всего накормить детей, больных и очень старых»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал депортировали всех крымских татар (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Дляра Суфьянова, крымская татарка, родилась 20 июня 1935 года, уроженка села Коккоз Куйбышевского района Крымской АССР.

На момент выселения в состав семьи входили: мать, Сале-Шерфе Суфьянова (1912 г.р.), сестра, Зоре Суфьянова (1929 г.р.), я, Дляра Суфьянова (1935 г.р.) – автор свидетельства, брат, Длявер Суфьянов (1940 г.р.), брат Шевкет Суфьянов (1943 г.р.).

На момент депортации семья проживала в селе Коккоз Куйбышевского района Крымской АССР. Жили в доме из шести комнат, построенном моим отцом. Имели приусадебный участок, домашнюю скотину: 2 лошади, корова; а также кур.

18 мая 1944 года, на рассвете, пришли 3 вооруженных солдата. Мы все спали, мама сидела и читала Коран. Увидев маму, читающую Коран, они сели рядом, и стали объяснять ей, чтобы она собралась быстро, что нас повезут очень далеко. Мама разбудила нас, одела, мне на шею повесила Коран, в одну руку дала тазик для омовения, в другую – кумган (традиционный узкогорлый кувшин для воды с носиком, ручкой и крышкой – КР), сестре – большой узел с одеждой, себе на спину взяла полмешка сухарей, маленького братика на руки, второго за руку и сказала, что мы готовы.

Солдаты о чем-то поговорили между собой на русском языке, но мама ничего не поняла. Тогда двое из них, мусульмане, начали маме объяснять по-своему, она с трудом понимала, чего от нее хотят. Они попросили ее найти пустые мешки. Мама принесла из чулана пустые мешки и солдаты сами стали собирать в мешки все, что попадалось в руки. Они объяснили, что нас повезут очень далеко и никто не знает: в жаркие или холодные края. Наполнили 10 мешков, погрузили на телегу и повезли нас на станцию Сюрень, где стояли уже полные эшелоны.

Когда мы подъехали к вагону, мамина сестра стала кричать, звать к себе в вагон. Нас тоже затолкали в вагон, где была сестра, Оказалось, что им взять ничего не разрешили. Так мы нашли семью, которой в тот момент было еще хуже, чем нам (хотя казалось, что хуже некуда). Теперь в одном вагоне нас оказалось 8 самых близких людей. К нам добавились бабушка, Зенифе Сейтумерова (1868 г.р.), двоюродный брат, Рефат Сейтумеров (1930 г.р.) и тетя, мамина сестра, Сельме Эмирсалиева (1914 г.р.).

Бабушка очень обрадовалась, что еще одна дочь с ней. С трудом положили матрац, в тесноте плотно легли все рядом, укрылись одеялом, бабушка с трудом согрелась. Так мы ехали долго. На каждой остановке поезда или повороте все начинали молиться в надежде, что нас повезут назад. Народ надеялся на то, что произошла чудовищная ошибка, ведь нельзя наказывать ни в чем неповинных людей. Ведь, как известно, надежда умирает последней, но не суждено было осуществиться надеждам безвинно выгнанных из домов людей.

В пути из нашей семьи никто не умер, благодаря двум солдатам-мусульманам, которые попросили маму молиться за них, чтобы они вернулись с фронта живыми. И мама до конца своей жизни молилась за них.

В вагонах не было никаких условий для жизни: для отправления нужды проделывали дырки в полу, а на остановках, те у кого была хоть какая-то посуда, бегали за водой. Часто случалось так, что кто-то не успевал набрать воды, отставал от поезда и пропадал без вести. В сутки раз выдавалось ведро баланды на вагон, люди старались прежде всего накормить детей, больных и очень старых. Взрослым почти ничего не доставалось. От болезней и голода умирало очень много людей, хоронить или держать в вагоне трупы не разрешали, приходилось трупы родных и близких выбрасывать из вагонов на ходу поезда. Часто люди старались скрыть смерть своих близких, в надежде на то, что смогут вынести трупы на станции и может быть хоть кто-то закопает их.

Из далекой Костромы в 1951 году по вызову моей тети (маминой сестры) мы попали в Узбекистан в Самаркандскую область, поселок Чархин Паст-Даргомского района. Нас тогда уже осталось четверо: мама, брат, тетя и я. У маминого брата Сулеймана Сейтумерова комната была побольше, и он забрал нас к себе. Пятеро их и четверо нас жили в одной комнате, питались вместе. Мы очень любили дядю, и он всегда говорил: «В тесноте да ни в обиде». Он был очень старенький и добрый. Он был плотником, маму устроил в больницу санитаркой, тетю в школу – уборщицей. Мы стали жить сносно по тому времени, болели, но уже не голодали. После выхода Указа ПВС СССР от 28 апреля 1956 года, согласно которому с крымских татар были сняты ограничения по спецпоселению, но не давалось право на возвращение в места выселения, существенных изменений не произошло.

В 1991 году вернулась в Крым на свою Родину, из которой будучи ребенком девяти лет была насильно депортирована. Когда возвращались было обидно, что государство, которое так жестоко с нами обошлось, не принесло нашему народу никаких извинений. Названия всех улиц, сел и городов Крыма были изменены. В настоящее время я живу в Крыму, в купленном доме, который стоил нам трех домов, построенных собственными руками членов моей семьи в Узбекистане и которых мы вынуждены были продать за бесценок. А дети наши, их четверо, до сих пор строят себе жилье.

Из воспоминаний моей сестры, записанных ее дочерью Сидикъа Нежмединовой. Моя сестра Зоре Ибраимова умерла 10 лет назад, но она была уверена в том, что ее воспоминания понадобятся. Пишу от первого лица, так как она рассказывала.

«Я, Зоре Ибраимова (Суфьянова), родилась в селе Коккоз Крымской области. До выселения из Крыма жила в собственном доме вместе с родителями, 3 братьями и сестрами. До выселения из Крыма отца посадили в тюрьму в Кемеровской области, где он работал на секретном заводе. При выселении из Крыма нас было 5 человек в семье. Мама была выселена с 4 детьми, мне было 15 лет, остальные дети были совсем маленькими. Дорога в никуда была настолько страшна, что многие мои соотечественники умерли в пути и их трупами был устлан весь наш путь.

Попали мы в Костромскую область, Калагривский район, пос. Пустынь. Нас поселили в церкви. Из-за возраста меня не взяли на работу в леспромхоз, а приняли почтальоном, считалось – на легкий труд. Я носила почту из деревни Великой в Пустынь, дорога проходила через густой лес и часто мне приходилось нести почту в сумерках или в темноте. Одна в глухом лесу, рядом сновали дикие голодные животные. От страха я шла по лесу, громко напевая песни, мне казалось, что дикие животные услышав мой голос разбегутся. Так прошел первый год.

Затем меня взяли на работу в леспромхоз на лесозаготовку, где мы жили в бараках. Всю осень и зиму мы заготавливали лес: рубили деревья, возили их к реке, складывали штабелями, делали плоты, чтобы весной его сплавлять. Опыта такой работы у нас не было и, как следствие, мы теряли людей. Однажды срубленное дерево стало падать в другую сторону, я успела отскочить, но моя подруга не успела и была убита. Звали ее Назле. Там же во время сплава леса погибли две родные сестры Беляла Ибраимова, который позже еще в Пустыни стал моим мужем. Это были не единственные потери моего народа.

Из-за голода, холода, непосильного труда и болезней мы теряли родных и близких. Работали мы от темна до темна, без выходных и без отпуска. Только при наличии высокой температуры нам разрешали отлежаться один день. Я жила в бараках сел Листовка, Светится, Тупик, в зависимости от того, где работали. Полученный паек я относила своим младшим Дляре и Дляверу, для чего мне приходилось ночью идти домой. Я преодолевала большие расстояния, несмотря на страшную усталость, ведь меня ждали голодные глазенки моих родных. Деревня Тупик находилась на расстоянии 18 км от Пустыни, Светится – от 22 до 27 км, а Листовка – 3 км. Как только я приходила домой, мама согревала воду, куда я опускала ноги в носках и лаптях, а мои маленькие начинали потихонечку снимать с меня обувь и носки, примерзшие к моим ногам. Мама подавала мне мое вязание, и я не отдыхая вязала. Я вязала платки, носки, кофты, шапки все, что можно было обменять на хлеб. В дни, когда я не ходила домой, мы с остальными рабочими ходили на поля, где находили мерзлую картошку и кушали ее для того чтобы выжить.

В 1948 году я вышла замуж за Беляла Ибраимова и в 1950 году в Костромской области родила сына. Жизнь замужем не стала легче. Голод был страшный, у нас на глазах умирали наши близкие, а мы не имели хоть крошечку хлеба, чтобы помочь им выжить. Из холодной Костромы мы переехали в жаркий Узбекистан, чтобы продолжать умирать, выжили только самые сильные.

Я хочу, чтобы наши дети и следующие поколения помнили, что с нами сделал сталинский режим, но несмотря на тяготы и лишения мы поддерживали друг друга, защищали не только свои интересы, но и интересы своих соотечественников, были целостным народом. Только уважая и поддерживая друг друга, мы сохранимся как народ и вернем свою Родину и честь.

Вы просите нас рассказать все, что мы помним о депортации. Так вот в Бахчисарае живет моя двоюродная сестра, которая в 13 лет была угнана в Германию. Она вряд ли сможет что-нибудь написать, но рассказать может очень много. Адреса ее у меня дет, но вы можете взять его в военкомате, она участник войны. Она родилась в Крыму в деревне Коккоз в 1926 году. Фамилия ее Заитова, а зовут Урмус».

(Воспоминание от 10 ноября 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий