18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.
Я, Урие Меметова, крымская татарка, родилась 22 июля 1928 года в городе Бахчисарае Крымской АССР.
На момент выселения состав семьи был таким: отец Эмир-Сале Меметов (1895 г.р.), мать Амиде Меметова (1899 г.р.), сестра Зоре Меметова (1925 г.р.) и сестра Нурие Меметова (1933 г.р.).
На момент депортации семья проживала в городе Симферополе по ул. Р.Люксембург, № 16, кв. 8. Квартира двухкомнатная на 3-м этаже, в 1-ом подъезде была обставлена всей необходимой мебелью, имуществом, домашним скарбом.
У отца было два брата и сестра, которые проживали в Бахчисарае: Эмир-Асан Меметов (1892 г.р.), его жена Зейнеб Чамбель (1896 г.р.), детей не было; Осман Меметов (1899 г.р.), его жена Сальге (1904 г.р.), дети Эмине (1925 г.р.), Зылха (1931 г.р.) и Айдер (1933 г.р.); сестра Гульсум (фамилию не помню) имела 5 детей – дочери Амиде, Фатма, Мерзие, Айше и сын Эмир-Усеин.
Мой отец был инвалидом I мировой войны – отсутствовала треть голени правой ноги, поэтому его в Красную армию не призывали. Работал в инвалидной артели «Прогресс» начальником чемоданного цеха. Мама не работала. Мы с младшей сестрой учились в 21-й, а старшая сестра – в 23-й школе Симферополя.
Во время оккупации, когда начали массово детей, подростков вербовать на работы в Германию, старшую сестру родители устроили работать на табачную фабрику, а меня отправили в Бахчисарай в семью дяди Османа, откуда я и была выслана вместе с его семьей.
Явились офицер и два солдата с автоматами, и офицер заявил, что нас выселяют из Крыма, на сборы дается 20 минут
18 мая 1944 года, где-то после полуночи, когда мы все уже спали, нас разбудил страшный стук в дверь и громкие крики, что, если не откроем, вышибут дверь. Явились офицер и два солдата с автоматами, и офицер заявил, что нас выселяют из Крыма, на сборы дается 20 минут, брать с собой самое необходимое и питание на три дня. Офицер уехал, а солдаты всячески торопили нас быстрее собираться. Все вместе мы собрали, натолкали пять мешков, через полчаса нас вывели из дома, заперли дверь и больше в дом нас не пустили. До шести утра мы просидели на мешках; несмотря на то, что на улице был май, моросил мелкий «осенний» дождь. Затем подъехала грузовая машина, в которой уже был другой офицер, и он разрешил из пяти мешков взять только три, причем все это сопровождалось окриками, руганью.
Привезли нас на железнодорожный вокзал, где уже было много народу, все плакали, искали кто детей, кто родных и близких, и начали грузить в товарные вагоны, которые были разделены на два этажа обычными неотесанными досками. Мы оказались на втором этаже, подниматься и спускаться было очень трудно, так как взяться было не за что. Так как это были товарные вагоны, то ни туалета, ни воды в них не было. Взрослые каким-то образом приспособили место для ведра, которое служило туалетом. Вагон был набит битком, а солдаты, несмотря на это, приводили все новых и новых людей, и из вагонов больше не выпускали. Так нас на Бахчисарайском вокзале продержали до темноты, и только тогда эшелон тронулся.
Я очень надеялась, что, возможно, проезжая через вокзал Симферополя, встречу моих папу, маму, сестер, но, увы, этого не случилось, так как на больших станциях наши эшелоны не останавливали, а стоянки были только вне населенных пунктов.
Многие болели, а главное, были подавлены тем, что случилось и в каких невероятных условиях мы оказались. Все старались поддержать друг друга
Перед станциями накрепко задвигали задвижки вагонов, и эшелоны проезжали станции, не останавливаясь. В вагонах было по 4 маленьких окна с решеткой, нам не разрешали в них показываться на станциях. В нашем вагоне умерших не было, но многие болели, а главное, были подавлены тем, что случилось и в каких невероятных условиях мы оказались. Все старались поддержать друг друга, делились тем малым, что у нас было. Никакого горячего питания не было. Я помню, что давали сухари, а горячее люди готовили сами: на остановках сооружали из двух кирпичей и куска железа что-то в виде очага. Благо, стоянки иногда длились час и два. А часто бывало так, что стоянка внезапно прерывалась, люди все бросали и бежали по вагонам. Никто не предупреждал, сколько будет продолжаться стоянка. Очень многие отставали от эшелона. Какова их судьба, известно одному Аллаху.
К месту назначения мы прибыли через 15 суток, 1 июня. Это Бухарская область, станция Кермине, совхоз «Нарпай», центральное отделение. От станции до совхоза нас везли на арбах с огромными колесами, которые мы увидели впервые. И в совхозе нас никто не ждал. Две недели мы жили под открытым небом в сорокаградусную жару, воду пили и еду готовили на воде из хаузов и арыков, в которых что только не плавало.
Скученность была невероятной, то есть были созданы все условия для распространения этих опасных инфекций и гибели людей
И болезни, в частности дизентерия, не заставили себя долго ждать, комары летали тучами – началась эпидемии дизентерии и малярии. Люди погибали семьями, лечиться было нечем. Только-только появился сульфидин, но его не доставало на такое количество больных. Через две недели нас расселили в огромный барак. Возле каждой подпорки, поддерживающей потолок, поселилась семья. Скученность была невероятной, то есть были созданы все условия для распространения этих опасных инфекций и гибели людей. Я не помню, чтобы нам было организовано питание, санитарные условия, медикаменты. Все питались как могли, благо к этому времени в Узбекистане созрели фрукты, овощи. Кто покупал, кто менял, если было что менять на продукты.
На третий день приезда нас стали выгонять на работу на хлопковые поля для окучки и разрежения кустов хлопка. Все мы страдали от жары и жажды. Лично я страшно страдала от головных болей. От голода нас спасло то, что дядя устроился грузчиком на мельнице. Воду мы научились процеживать через марлю и пить только кипяченую. Весь совхоз, в котором было 7 отделений, обслуживала одна врач и одна медсестра. Амбулатория находилась в центральном отделении. Когда я обратилась к врачу со своими жалобами, то, видимо, выглядела настолько несчастной, что врач предложила мне работать в амбулатории регистратором и помогать медсестре в подворных обходах. Я, конечно же, согласилась.
С первого дня приезда, я занялась, как и многие другие разобщенные с семьями, поисками родителей. Нашла их только через 4 месяца в Ташкентской области, Велико-Алексеевском районе Сыр-Дарьи, в совхозе имени Сталина. Воссоединилась я с ними только через полгода. Под страхом 20-летней каторги Мустафа-ага Пашаев и Мустафа-ага Аблаев повезли меня к ним. Папа к этому времени перевез семью (маму и двух сестер) на станцию Сыр-Дарья Ташкентской области. Сняли комнату в частном доме. Никто никаких ссуд и земельных участков, строительных материалов нам не предлагал. Папа со старшей сестрой устроились на работу, а мы с младшей сестрой пошли в школу. В комсомол меня не приняли.
Умер папа от сыпного тифа. Семья осталась без жилья на мизерной зарплате сестры
22 мая 1945 года умер папа от сыпного тифа. Семья осталась без жилья на мизерной зарплате сестры. В ноябре 1945 года нас перевез к себе дядя, который к этому времени перевел семью из Нарпая в Самарканд.
В Самарканде я училась в 10-м классе школы № 35, которую окончила в 1946 году. На выпускных экзаменах по химии и физике присутствовали преподаватели из Самаркандского медицинского института, которые отбирали хорошо успевающих учеников в институт. Я оба экзамена сдала на отлично, и была приглашена для сдачи остальных экзаменов в институт. Экзамены по литературе, русскому и немецкому языкам я тоже сдала на отлично, и с 25 баллами была зачислена в институт на лечебный факультет. Каждый месяц, как и все крымские татары, ходила на подписку о невыезде в спецкомендатуру.
В 1952 году вышла замуж за Сеит-Халила Эмирова. В июне 1952 года, готовясь к государственным экзаменам, на седьмом месяце беременности, забыла о явке в спецкомендатуру, просрочила на 3 дня. Меня срочно по повестке вызвали в спецкомендатуру и арестовали за нарушение режима. Сутки я провела в заключении. Меня допрашивали, угрожали. Вызволила меня из этого ада депутат горсовета, заслуженная артистка Узбекистана Нина Ивановна Мартынова, в квартире которой мы готовились к экзаменам с ее дочерью Верой Дубровской. Только после письменного поручительства меня отпустили.
Шлейф «предателя», ущербность депортации всегда были рядом, все переживалось не без последствий
Я несколько дней болела, но экзамены сдала и была распределена на стройку Хишрау-ГЭС, врачом амбулатории. Здесь я проработала до 1954 года, а затем перешла на работу сверхштатным ординатором в акушерскую клинику Республиканской больницы. Через 9 месяцев получила 0,5 ставки ординатора. Заведующая кафедрой Евгения Иосифовна Иоффе-Голубчик начала привлекать меня на почасовую работу со студентами. Видя тягу к научным исследованиям, дала научную тему для кандидатской диссертации в качестве соискателя. Диссертацию я защитила в 1967 году. уже при профессоре Исламе Захидовиче Закирове.
Будучи студенткой, работая в больнице и на кафедре каждый год по 2-3 месяца, ездила на сбор хлопка. Перенесла ревматизм, инфаркт миокарда в 33 года во время тонзиллэктомии. То есть хочу сказать, что все было не так просто, как написано. Шлейф «предателя», ущербность депортации всегда были рядом, все переживалось не без последствий.
В апреле 1944 года всех мужчин крымскотатарской национальности призвали в трудовую армию. Муж говорил, что это больше было похоже на концлагерь
Муж мой закончил то ли мариупольскую, то ли харьковскую школу в 1941 году. Отец его был раскулачен в 1929 году. Всех распределили на работу, а его оставили до особого распоряжения, отправили домой в Крым и сказали ждать места назначения. Вызов все не приходил, началась война, в ноябре – оккупация Крыма, и он остался без назначения. В апреле месяце 1944 года всех мужчин крымскотатарской национальности призвали в трудовую армию. Он попал в город Гурьев в Казахстане. Правда, он говорил, что это больше было похоже на концлагерь. Там же были его отец и младший брат. Мама, тети и бабушка попали в Беговат (город в Узбекистане – КР), где жили в тяжелейших условиях. Когда они освободились из трудовой армии, то забрали родных и добились переезда в Самарканд, где и прожили до 1968 года.
У нас с мужем родились две дочери и, когда старшую дочь в 9-ом классе начали посылать на сбор хлопка, муж решил, что этого не допустит. В 1967 году вышел указ о том, что с крымских татар снято огульное обвинение о предательстве, появилась возможность уехать из Узбекистана.
Мы попытались выехать в Крым, но, узнав о том, что приехавших подвергают повторной депортации, решили переехать поближе к Крыму и выбрали город Краснодар
В 1968 году мы попытались выехать в Крым, но, узнав о том, что приехавших подвергают повторной депортации, решили переехать поближе к Крыму и выбрали город Краснодар. Муж поехал на «разведку» и ему обещали работу инспектором ГАСК в отделе архитектуры, так как в Самарканде он тоже работал на такой же должности. В июне он устроился на работу, а в ноябре забрал меня с детьми. Мы жили на квартире, но через 9 месяцев мужу дали квартиру.
В январе 1969 года с помощью Главного архитектора Николая Ивановича Корсакова, начальника моего мужа, который был хорошим другом ректора медицинского института, меня приняли на полставки ассистента кафедры акушерства и гинекологии. Только через 10 месяцев по конкурсу, из 7 претендентов, была избрана ассистентом на полную ставку, так как работала, не считаясь ни со временем, ни с повышенными нагрузками (операции, дополнительные дежурства, руководство клиническими ординаторами, секретарь общества акушеров-гинекологов, председатель комиссии крайздравотдела по анализу материнской смертности). В 1977 году получила звание доцента по кафедре акушерства и гинекологии. Всего в Кубанском медицинском институте я проработала в течение 23 лет. Когда появилась возможность переезда в Крым, мы начали заниматься вопросом обмена квартиры. Это удалось только в 1991 году с доплатой за квартиру, так как крымчане поднимали цены за квартиры, которые этого не стоили.
Что касается развития крымскотатарской культуры в 1944-1956 годы, все было глухо. До переезда из Узбекистана мы ни разу в Самарканде не были на концертах ансамбля «Хайтарма» (крымскотатарский фольклорный ансамбль, созданный в 1937 году в Крыму и возрожденный после депортации в 1957 году в Узбекистане – КР), так как в Самарканд они не приезжали. Изредка появлялись передачи на радио; все годы, когда стали печатать газету «Ленин байрагъы» («Ленинское знамя» – КР), журнал «Юлдуз» («Звезда» – КР), мы выписывали и пытались их читать, так как литературный язык не знали.
Национальные традиции, обычаи, религиозные праздники, намаз, дуа, дженазе в соответствии с канонами ислама, все нашим народом выполнялось, но конечно, не открыто, так как это было запрещено по законам СССР. Если бы этого не делалось, мы, более молодое поколение, об этом не имели бы представления. Папа с мамой и другие родственники умудрялись соблюдать уразу (мусульманский пост – КР), рассказывать нам об этом. Благо узбекская среда этому тоже благоприятствовала, так как и узбеки тайно все это делали.
В течение первых 10 лет народ жил надеждой, что нас возвратят в Крым. Но, увы!
Не могу не описать, какой ажиотаж вызвал приезд ансамбля «Хайтарма» в Краснодар в 1989 году среди руководящих кругов города и края. Незадолго до этого прошла демонстрация и митинг крымских татар в Краснодаре. Для «соблюдения порядка» были согнаны студенты всех вузов, мобилизованы вся милиция, так как думали, что мы настолько глупы, что будем противодействовать мирному проведению этих мероприятий. Все прошло на высшем уровне. Но билеты на концерт в зале филармонии были распределены работникам милиции, переодетым в гражданскую одежду, ложи были заняты руководящими лицами города только для того, чтобы в зал попало меньше крымских татар, чтобы «не дай бог, не были беспорядки». До них не доходило, что наш народ, который столько лет ждал этого праздника, не мог позволить его испортить. Концерт прошел на высшем уровне, улица была заполнена теми, кто не смог попасть в зал.
Вопрос о возвращении в Крым в каждой семье крымских татар был главным. В течение первых 10 лет народ жил надеждой, что нас возвратят в Крым. Но, увы! И тогда, поняв, что это несбыточная мечта, когда всем надоело скитаться по узбекским кибиткам, начался строительный бум. Наш трудолюбивый народ стал обживаться, строиться. Никаких ссуд, строительных материалов не давали, все покупали сами. Для того, чтобы описать все это, не хватит еще многих страниц. Обживались, но всегда жили с мыслью о возвращении в Крым. И когда появилась такая возможность, было все оставлено, продано за бесценок и строительный бум начался в Крыму, где и после 20 лет начала возвращения, наш народ, коренной народ, терпит унижения, дискриминацию уже на своей прекрасной родине.
Мы же возвратились на родину в 1991 году, через 46 лет (23 года в Узбекистане, 23 года в Краснодаре). Двоюродные родственники, племянники находятся все еще в местах депортации. Пережитое никогда не забудется, так как наши самые близкие – мамы, папы, тетя, дяди, братья и сестры – остались там, мы не имеем возможности посетить их могилы, прочитать дуа (молитвы – КР)…
Ни нашу квартиру, ни наше имущество нам не возвратили. Наш дом и квартира сохранились. Квартиру несколько раз перепродавали, нас в нее даже не пустили, когда в 1991 году мы хотели просто посмотреть и вспомнить былое. Невольно думается, наверное, потому, что в ней сохранилось наше имущество. Мы пообщались с соседями – семьями Василия Емца и Веры Тимофеевой – с которыми дружно жили до депортации.
Живу в Симферополе.
(Воспоминание от 1 октября 2009 года)
К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: